Восемнадцать дней

Но Ништор уже машинально притормозил и, подъехав к левой обочине, стал так, чтобы на собаку падал свет фар. Он действовал с такой сноровкой, что Тимар подумал: уже немало собак, кошек, зайцев и лисиц убили эти двое в холодные зимние ночи при свете фар. Ему не понравилась эта сноровка, не понравилась вся затея. Бакош очень торопился вылезти из машины, и ствол его ружья зацепился за обивку низкого потолка; тем временем собака сошла с дороги и, перепрыгнув через канаву, побежала по пашне, с любопытством оглядываясь на людей.

— Бродячих собак надо истреблять, — заявил Бакош. — И тебе, черт подери, не мешало бы выстрелить… Разве ты не знаешь правила?

— Какое правило? — спросил Тимар. — Что с заряженным ружьем запрещается сидеть в машине?

Бакошу удалось наконец выйти, он выпрямился и осмотрелся. Тимар тоже вышел, он машинально повесил через плечо свое разобранное ружье в чехле, хотя вполне мог оставить его на сиденье. Собака стояла на пашне, в полсотне шагов от дороги, и помахивала хвостом. Тимар вцепился в ружье Бакоша.

— Отсюда все равно ты только ранишь собачонку, — сказал он. — Подумай и о ее хозяине.

— Пусть мужик держит ее на цепи.

— В конце зимы мы убили кабана; нос у него над клыками оказался зажат в капкан, и только поэтому нам удалось его загнать. В том лесу нам попалось не меньше двадцати пяти капканов. Двух дохлых косуль нашли мы в них. Егерь знает, чьих рук это дело, но боится заявить, чтобы не нажить неприятностей. Если люди поставлены, чтобы защищать животных, то почему молчат в таких случаях?

— Оставь в покое мое ружье, — с удивлением глядя на него, проворчал Бакош. — Посторонись.

Тимар отпустил ружье и, перепрыгнув через канаву, пошел по пашне к собаке. Она лежала на борозде; в свете фар блестели ее глаза и влажный черный нос; она покорно смотрела на приближающегося человека и помахивала хвостом. Ждет, что я поглажу ее, мелькнуло в голове у Тимара; ему хотелось, чтобы собака и вправду ждала ого. Позади что-то хрустнуло; он увидел, что Бакош идет вдоль канавы и готовится выстрелить. Тимар сделал шаг в сторону; оказавшись между ружьем и собакой, пошел дальше, твердо придерживаясь избранного направления. Он не возражал бы, если бы собака поднялась наконец с места и убралась восвояси; ведь там, совсем близко, виднелся дом, окруженный старым фруктовым садом, в окнах его не горел огонек, и он казался заброшенным. Несмотря на слепящий свет фар, Тимар видел, что взошла луна и скудно осветила участок перед лесом по ту сторону дороги.

Он остановился, повернувшись к машине; на краю канавы смутно вырисовывалась фигура Бакоша. За спиной Тимара лежала собака, и он застыл на месте. Все застыли на месте.

— Проваливай ко всем чертям! — закричал Бакош. — Не то я выстрелю, неужели ты не понимаешь?

Тимар закусил губу; какая в нем болезненная кровожадность, подумал он. Вдруг перед ним всплыла потная физиономия пьяного егеря. Тимару нетрудно было представить, какое сейчас лицо у Бакоша. Вот бы очутиться сейчас дома!

— Погаси фары! — крикнул он Ништору. — Погаси, пока этот негодяй не сбесился окончательно!

Свет потух. Когда глаза привыкли к темноте, Тимар отчетливо увидел луну, освещавшую лес. Вокруг луны не было венца; голая, одинокая, висела она над холмом; кругом словно шуршал иней. С пашни подымался туман, точно дым от золы прогоревшего валежника. Тимар обернулся: встав с борозды, собака медленно побрела в сторону. Возле машины горячо спорили два охотника. Вдруг снова вспыхнули фары. Тимар тотчас отступил туда, куда держала путь собака, или, верней, отпрыгнул, потому что знал: мешкать нельзя. Прыгая, он увидел, как над канавой вспыхнул огонь, а когда он коснулся ногой земли, ему показалось, будто его ударили по ступне да не палкой, а огромной оглоблей. Поэтому он остановился, глядя, как собака бежит к дому, потом посмотрел на Бакоша, стоявшего на дороге. Нащупав в кармане сигарету, Тимар закурил. Лишь теперь он услышал сдавленный, шипящий голос Бакоша:

— Гад, скотина! Молчи лучше! Он чуть не заставил меня убить его. Нет. Пойми, нет… Пусть тащится пешком домой.

Тихий ответ Ништора прозвучал как неясное бормотанье. Стукнула дверца машины, взревел мотор. Несмотря на сырую погоду, дорога оказалась пыльной. Желтые огни задних фонарей уже поглотила клубящаяся мгла. Вскоре наступила тишина. С трудом переступая окоченевшими ногами, Тимар побрел к дороге. Он шел медленно; во рту у него была уже вторая сигарета, когда он наконец сел на край канавы. Он попробовал шевельнуть ногой в сапоге, не безуспешно. Тогда, положив ладонь на носок сапога, он пригнул рукой книзу большой палец ноги; палец как будто не потерял чувствительности, но Тимар не был в этом уверен. Все равно, подумал он. Ему хотелось знать, натекла ли в сапог кровь; он не ощущал ничего, кроме усиливающейся, тягостной боли. Неподалеку на пашне появилась собака. Он поманил ее рукой.

— Иди сюда.

Собака подошла поближе, царапнув когтями о камень, торчавший из земли.

— Иди, иди.

Вдали, под одинокой луной, в темном лесу, подала о себе весть косуля. Она крикнула два раза, громко, лениво.