Восход Черного Солнца и другие галактические одиссеи

– Возможно, у нас новые представления о красоте. Что же касается зависти – кто станет нам завидовать? Любой житель Земли, будь то мужчина или женщина, может стать членом Совета. Это не запрещено.

И это действительно так, подумал Доусон. Чертова выборность – слабейшее звено в цепи его обвинений. Он с мрачным видом продолжил:

– Человечество сильно изменилось. И я думаю, что вы, Совет, полностью утратили с ним связь. Человек превратился в дегенерата.

Взгляд Лорены был серьезен.

– Вы ошибаетесь. Умственно и физически современный человек почти совершенен.

– Он утратил инициативу.

Внезапно повисла напряженная тишина. Лица-маски оставались неподвижны. Затем раздался голос Лорены.

– Для вас, жителя двадцатого столетия, инициатива, возможно, имеет большое значение, – холодно сказала она. – Вместе с тем она является приобретенной чертой характера. Человек перестал использовать свой аппендикс и зубы мудрости, и они атрофировались. С первобытных времен жизнь была борьбой за существование, в которой побеждал сильнейший. Человек был по сути своей гедонистом, самосохранение и сохранение живущих на Земле видов – вот инстинкты, которые им управляли. И если кто-то обладал инициативой – а она не что иное, как форма эгоизма, – он был обречен. Вы согласны?

Доусон нехотя кивнул.

– Итак, мы достигли почти совершенной формы управления в социальном и политическом плане. Шесть особо одаренных людей жертвуют собой, как вы утверждаете, во благо всего человечества. У этих людей исключительно развиты все необходимые черты характера. Другие человечеству просто не нужны. Нет больше борьбы за существование. Нет преступлений, ревности, жадности; теперь самое главное – это счастье каждого индивидуума. Таким образом, инициатива стала не востребована, и она отмерла. В ваше время таким невостребованным органом был аппендикс, при этом люди продолжали умирать именно потому, что он боролся за свое существование. И если бы инициатива сохранилась до сих пор…

Она могла бы и не продолжать. Намек был весьма прозрачен. И доводы чертовски убедительны.

Доусон зашел с другой стороны:

– Почему вы не летаете в космос?

– Потому что для нашего счастья космос не нужен.

– Но у вас нет и исследователей. Вы остановились в развитии. Вы даже не понимаете, какое это наслаждение – добраться туда, где никто не бывал! Опускаться в глубины океана, или подниматься на вершины Гималаев, или летать в космос.

– Все это химера, – парировала Лорена, – результат психической неуравновешенности, комплекса неполноценности. Нам больше не нужно самоутверждаться. Человек абсолютно здоров умственно и физически.

Доусон заморгал, чувствуя себя насекомым, которое рассматривают в микроскоп.

– Несомненно, – сказал он, – вы можете дать рациональное объяснение всему на свете. Что такое, в сущности, любовь? Возбуждение определенных желез, только и всего.

– Любовь… – повторила женщина и нахмурилась.

– Видимо, это одна из тех вещей, о которых вы забыли, став членом Совета. Но любовь – важнейший мотив человеческого поведения, равно как и инициатива. А чем вам не нравится чувство самосохранения?

– В наше время оно не нужно.

– И поэтому человек деградировал, – уверенно заявил Доусон. – Человек – это прежде всего борец, и всегда им был. Заставляя людей быть слабыми, вы не сможете воспроизводить род человеческий, который возник еще в юрский период.

– Чего вы хотите? – внезапно спросила Лорена.

От собственной наглости Доусону стало смешно.

– Я хочу, чтобы вы отреклись от престола. В смысле, подали в отставку.

Наступила тишина. Больше всего Доусона изумило то, что никто не засмеялся.

Лорена молча встала и вышла из комнаты.

– Значит, вы хотите, чтобы мы вернули человечество на пять веков назад? – спросил один из седых мужчин. – Чтобы оно жило той жизнью, к которой абсолютно не приспособлено?

Господи боже! Неужели они восприняли его требование всерьез? Доусон не верил собственным ушам.

– Люди приспособятся, – заявил он. – Вернут утраченную инициативу…

– И начнут массово умирать. Нет, людям этого не нужно. Мы вынуждены отказаться. Кроме того, ради вашей же пользы нам придется поместить вас под наблюдение – до тех пор, пока вы не почувствуете себя счастливым. Мы сделаем для вас все возможное.

– Я не нуждаюсь в вашем успокоительном, – резко заявил Доусон, увидев, что Лорена возвращается.

Она молча села на свое место, почему-то не сводя с Доусона глаз.

– Вы должны нас понять, – продолжал член Совета. – В музыке нашего мира вы – фальшивая нота. Уже много лет у нас не было никаких проблем. И мы хотим, чтобы вы приспособились к нам.

Доусон посмотрел на свой хронометр.

– Это ваше последнее слово?

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду ультиматум. Даю тридцать секунд на то, чтобы вы передумали.

Мужчина хотел что-то сказать, но Лорена движением руки остановила его. Она взглянула на Доусона, и в серых глазах он вновь прочитал насмешку.

Наступила тишина, которая заполнила зал, точно вода – затхлая, гнетущая. Доусон чувствовал, как бегут секунды. Вот-вот наступит полдень – время «Ч». Самолеты начнут атаку.

Он сидел и ждал, сложив руки на груди.