Восход памяти

Коммуникация с медиумом отличалась своеобразием: вопрос, куда делась Марийка, он начисто проигнорировал, Илья писал о другом, сообщения от него поступали отрывистые, односложные, казалось, и вовсе не по теме. Медиум сыпал сообщениями, в которых беспрестанно упоминал о каком-то вихре. Текст выглядел примерно так: «Вихрь», «Закрыть может лишь тот, кто открыл», «Вихрь», «Близко», «Пополам земля», «Вихрь», «Бусинки», «Собери бусинки» и т. д. Любой другой уже давно махнул бы рукой на очевидно невменяемого собеседника и заблокировал контакт, любой, но не Аким. С некоторых пор, возможно после происшествия на крыше, он научился, фигурально выражаясь, ловить ветер, следовать внезапному озарению, которое накатывало с порывом ветра, стоило лишь прислушаться, открыть глаза, распознать, и тут же знание, чистое, подлинное, снисходило, проецируя свет из глубинного источника всех мыслимых и немыслимых откровений. Аким, следуя наитию, не прекратил беседу, а с нарастающим интересом продолжил читать странные сообщения медиума и даже сохранил их, сделав снимок экрана, интуитивно понимая, что в бессвязном, как видится на первый взгляд, наборе реплик заложен некий смысл, и смысл этот важен, и сам Илья важен.

Аким, стоя в коридоре у подоконника, с головой ушел в телефон и не заметил, как кто-то подошел сзади и тронул его плечо. Он, вынырнув из мессенджера, обернулся. Перед ним стояла Люба, та самая соседка по парте, единственная, кто ни дня не страдал от странной массовой неврастении, свалившей в постель поголовно весь класс и появление симптомов которой чудесно совпало со знаменитым «выступлением» Акима на школьной крыше. Люба стояла, чуть наклонив голову, с озадаченным видом, будто разгадывала ребус, руки скрещены на груди, указательный палец правой руки подпирал щеку.

– Я одного не могу понять, ты специально все устроил или это спонтанно вышло? – спросила Люба.

Она была одета в черное, как и Аким. Но в отличие от него, черный не превращал ее в склонного к депрессии подростка – в темной безразмерной толстовке и длинной юбке еще более темного оттенка она скорее напоминала судью или по меньшей мере прокурора, хотя цвет в последнем случае тут ни при чем. Куда больше значил ее тон – она готова была обвинять!

– О чем ты? Я не понимаю, – тихо вздохнув, проговорил Аким, нехотя отложив в сторону телефон.

– Все ты знаешь и все понимаешь. – Прокурорские нотки явно прослеживались в голосе девушки. – Я вышла тогда из класса следом за Пашкой Коневым, видела, как ты шел по коридору. Пашка окликнул тебя, ты наплел ему что-то странное про тьму, а в конце сказал: «Сила в слове». Ты меня не видел, я стояла чуть в стороне, зато я все слышала, а главное, видела твои глаза – сильный уверенный взгляд, полный решимости, – сколько тебя знаю, так ты никогда не смотрел.

– Это был не я, – коротко бросил Аким, не желая пускаться во вранье, но в то же время, не особо рассчитывая на понимание.

– Не ты?! Так я и думала!

Неожиданная реакция заинтриговала мальчика – в его глазах промелькнула искра интереса.

– И там, на крыше, ты ведь не собирался прыгать, нет? Ты совершал какой-то ритуал, и это как-то связано с мобильниками, верно? Эта болезнь – одна на всех – твоих рук дело? Может, ты сатанист?

Люба наседала с завидным напором, а ее последнее предположение уже ни в какие ворота не лезло. Надо было «съезжать» с разговора. «Тебе должно быть все равно», – вспомнил Аким слова Марианны.

– Считай как хочешь, – сказал он, взял с подоконника телефон и зашагал прочь.

– Думаешь, я ничего не понимаю? Они все снимали тебя, а я – нет! И заболели все, кроме меня! – кричала Люба вдогонку. – А ты не так прост, как кажешься, Пробел!

Аким остановился, обернулся вполоборота.

– Меня зовут АК-47! – неожиданно для самого себя произнес мальчик и направился прямиком в класс.

* * *

Все бы ничего, и школьный день, обещавший неприятности, почти миновал, и Аким, казалось бы, почувствовал раскованность, сместив вектор внимания от вечно довлевшего над ним сгустка всеобщего презрения и неприязни к непосредственному процессу овладения знаниями, не говоря уже о загадочных посланиях медиума.

Но невозможно в одночасье перестать быть звеном в пищевой цепи – хищники не терпят нужды. Голод вынуждает к активным действиям. Затянувшееся прямо-таки оскорбительное безразличие Пробела взбесило Пашку Конева, извечного мучителя Акима. Странные перемены в поведении галимого недопарня перестали быть просто информацией к размышлению, а стали не на шутку напрягать. Свежо было воспоминание о странных словах Акима, брошенных Пашке в школьном коридоре в памятный день неудавшегося суицида на крыше. «Сила в слове!» – произнес Аким в тот день каким-то зловещим, несвойственным ему тоном. Это он сказал, после того как Пашка обозвал одноклассника придурком.