Аким волновался, что не успеет или Марианна будет недоступна для связи, но спустя пару тревожных гудков ему ответил знакомый, несколько настороженный голос.
– Аким? Слушаю! Что-то случилось?
– Пока нет, но скоро случится. Что бы вы ни собирались сделать, это не поможет.
Мечтательное настроение Марианны как рукой сняло.
– Откуда тебе известно про
Марианна была ошарашена. Невыразимое волнение сдавливало грудь.
– Много. – Тон мальчика был непривычно резок и тверд.
Стало решительно ясно – ему было что сказать, необходимость в наводящих вопросах отпала сама собой.
Мальчик между тем продолжал:
– Я знаю многое – о
– Кто? – Марианна сжимала телефон вспотевшими от волнения руками. Ей вдруг почудилось, что она стоит на краю оврага, в одном шаге от разверзшейся темной бездны.
– Марийка.
Глаза Марианны заволокла тьма, тело ощутило невесомость – девушка шагнула в пропасть.
Аким искренне надеялся, что Марианна не придет в ужас, не дрогнет перед зеркальной тенью и у нее хватит мужества встретить будущее с широко распахнутыми глазами. Ведь не дрогнул он, когда Марийка снова ворвалась в его жизнь. Как выяснилось позже, она ее и не покидала, а искусно пряталась, выскочив из тени стремглав, как черт из табакерки. Произошло это около месяца тому назад, всего-то ничего, но Акиму казалось, что это случилось так давно, в какой-то другой, чужой жизни, или та, прежняя жизнь была чужой, а вовсе не его.
И в той, прежней, чужой жизни наступало утро первого школьного дня, начало рутины, пинков и издевательств – таким школьный день представал в памяти Акима, вновь предстояло преодолевать страхи, этапы восхождения к внутренней свободе, как представлялся будущий день из соображений едва зародившегося, но уже пустившего ростки в душе мальчика намерения. Он помнил, как стоял на краю, когда кто-то посторонний управлял его телом; холод и тьма по ту сторону зеркал до сих пор леденили душу; воспоминание, как он ненадолго, но все же превратился в забытый для самого себя сон, то и дело всплывало в уме, – что такое по сравнению с этим пинки и обиды одноклассников, безразличие отца? Ничтожная глупая ерунда, о которой и думать не стоит! А о чем стоит? О том, что все это время он и не жил вовсе, а трусил, перепуганно озираясь по сторонам, как кролик прячется в высокой траве в боязни быть съеденным тем или другим хищником. Постоянно пребывая в состоянии подавленности, угнетенного сознания, лишь попав на ту сторону – во тьму и холод леденящей пустоты, – побыв в невесомости и бестелесности, он сумел прочувствовать истинный гнет мертвенного безвременья; лишь благодаря пребыванию по ту сторону зеркал он обрел понимание, что и «кролик», и «хищники» находятся в одинаковом положении жертвы, которых рано или поздно пожрет пустота, расщепляющая душу в бессознательное ничто. Тогда мальчик дал себе обещание перестать быть послушной овцой, бездумно бредущей в пасть выдуманному хищнику, пробудиться наконец, чтобы самому отыскать
«Выброси их из головы!» – говорила милая, добрая Марианна. Аким так бы и поступил, легко и охотно. «Но я-то знаю, – думал мальчик, – что их поганые языки так и чешутся, чтобы обидеть, руки – пихнуть, и каждый уже готовит подножку. Я пройду мимо, но они не отстанут».
Тот же пейзаж унылых городских улиц, дорога, петляющая между продуктовым магазином и автобусной остановкой, – повторявшийся алгоритм повседневности возвращал прежние мысли, навязанные стереотипами, не давая разуму открыться навстречу вольным ветрам, способным разметать в клочья преграду из нагромождения комплексов и надуманных страхов. Не в силах противостоять мощи всеподавляющей рутины и пригвождающей к земле ненастной скуки, которые не предвещали ничего хорошего, Аким, втянув голову в плечи, срезал путь, минуя шумный перекресток со светофорами, и побрел дворами по дорожке вдоль нестройной вереницы старых гаражей – это наследие советской эпохи недавно определили под снос, потому на том пути в последнее время царили тишина и безлюдье. Одинокий маршрут через гаражи всегда привлекал Акима – здесь нет нужды оглядываться: никто не дышал в спину.