Восход (повести и рассказы молодых писателей Средней Азии и Казахстана)

Мастеровым он оставался единственным на вою округу. По душе ему работа — такую вещь сошьет, что и мечтать о другой не хочется. Но нелегко было найти подход к Найзабаю. Не для всякого был он добр. Зато для другого не жалел ничего. Будет работать, не взирая на время. В минуты благодушия он любил говорить: "Будет жив Найзабай, всякий в этом ауле — и стар, и млад — позабудет про дыры и заплаты, все в обновки оденутся".

Он любил думы наедине с собой. Было о чем поразмыслить. Прежняя жена его, Аппаккыз, за всю их жизнь не принесла ребенка. Как же не сожалеть об этом, когда рано ли — поздно ли придет смертный час. Но при всем этом он не мог в чем-либо обвинить Аппаккыз. Потому что крохотная эта, с листочек, женщина, заменяла ему, как ни странно, и мать, и отца. Уж как она ходила за Найзабаем. Как за дитем малым. Угождала ему всячески и вздыхала. Да и он, что уж грешить-то, не оставлял без внимания ни одного ее слова. Потому даже так было: некоторые, зная его крутой нрав, старались воздействовать на него через нее.

Так проходили дни.

О богатстве Найзабай и Аппаккыз и не помышляли. Все, чем владели, — это простенькая юрта да единственный скакун.

Нельзя не упомянуть, что Найзабай к тому же был отличным знатоком лошадей. "Все это от одиночества", — говорили люди. Возможно, и была правда в этих словах. Этого самого Байгеторы он растил и пестовал, как ребенка. Даже теперь обычно безотказный во всем старик не доверял Байгеторы никому. Даже Сапарбеку не позволял касаться его.

Дни проходили за днем, и Байгеторы превращался в холеного красавца-коня. И в старости, бывает, хмелем наполняется голова. Усидишь ли спокойно, когда такой конь гарцует на привязи!

Ровно две весны назад, в теплый мартовский день отошла в мир иной Аппаккыз. Больнее всего для старика была неожиданность ее смерти: не болела никогда, не жаловалась ли на что, а тут вдруг говорит: "Голову ломит…". Прилегла и не поднялась больше. Все опустело после нее. Как ни старался старик взять себя в руки, а неожиданное горе придавило его. Заперся дома и пролежал несколько дней, съежившись на постели.

Некоторым старцам в ауле не понравилось это. А разве лежат слова на месте, — дошли они и до старика. Услышал он, что про него говорят. Не к добру, дескать, когда мужчина так горюет. На всех мужчин пятно ложится. Уж лучше бы за старухой следом отправился, чем себя так позорить…

О мир! В другое бы время он, может, ухватил бы за волосы этих шептунов. Но кому прикажешь молчать?

Очень скоро и сам он переменился. Отсутствие детей он ощутил после смерти жены с особой горечью. Подумает об этом, и вздох вырывается из груди. Жарко становится, тошно становится.

Даже любимую работу забросил, — не шил. Но и дома уже не отлеживался. Облюбовал себе высокую сопку, взбирался на нее. Даже по ночам некоторые его видели там.

— Уж если человек так падает духом, считай, пропал он, — вздыхала Жумагуль.

— Да и утешить его нечем, — в тон ей говорил Сапарбек. — Но ничего. Сам же и придет в себя, успокоится. Дай срок. Думаешь, легко на старости одному оставаться?

— О чем ты говоришь? — возмущалась Жумагуль. — А мы? Мы разве чужие?

— Чужие? А про это ты слышала: "Сам угаснешь, пусть имя твое не погаснет"? Не переживает он, но-твоему, бездетность?

— Откуда мне знать? — отвечала Жумагуль и вздыхала.

Да, отошел старик от мирских дел. Единственно с кем он не расставался теперь — с конем Байгеторы. Конь был его гордостью, призовым участником многих скачек. Оправданно иосил кличку — Байгеторы. Призовой гнедой. Дружба у них была крепкая. Когда хозяин взбирался на вершину, то и Баигеторы следовал за ним неизменно. Лошадь, она ведь тоже к хозяину приглядывается. Хозяин затоскует — и конь погрустнеет. Куда только его горделивость подевалась, отличающая истинно степных скакунов? Он тоже теперь как бы осиротел, понурился. Бросал робкие, вопрошающие взгляды на хозяина.

А старик в свою очередь еще более огорчался, когда видел Байгеторы понурым.

— Да с тобой-то что? — говаривал он, гладя его по холке. — Молод ты. Все у тебя впереди. Я что, — меня в пример не бери. Осталось мне жить не больше чем старому барану.

Байгеторы в такие минуты, казалось, еще внимательнее глядел на него. И во взгляде Найзабай как бы читал: "Какая мука быть рядом с тобой в тяжелое для тебя время! Я полагал, что ты из булата, а выходит, не так…"

— Эй, животное, брось печалиться! — вскрикивал Найзабай. Делишь со мной горе — ценю. Но брось хандрить!

А Байгеторы поднимает в ответ голову. Поднимает голову и смотрит окрест. Точно показывает: гляди, мол, — жизнь продолжается… Мы с тобой еще не один приз возьмем.

И еще с кем отдыхал душой Найзабай — так это с босоногими чертенятами Сапарбека. Дети сами всегда тянулись к старику, и недоумевали теперь, почему старик так изменился, хотя после смерти Аппаккыз еще больше привязались к нему.

— Ну, почему ты не смеешься, как раньше? Посмейся, — упрашивал его старшой племянник.