Восход жёлтого полумесяца

— Фафе, ты только послушай, это очень важно… — скороговоркой шепчет Эгодалимо, и они уже поднимаются по лестнице. — Хочу предостеречь тебя от… — говорит она, а инспектор думает о том, что вместо расширенного и столь долгого вступления Эгодалимо уже давно могла перейти к главному. — Ни в коем случае не верь…

Прямо перед ними, словно из ниоткуда, появляется Ямтлэи, и Эгодалимо в смятении замолкает.

Ямтлэи смотрит на инспектора тяжёлым взглядом, гамма чувств в котором ширится от глубокого непонимания до лёгкой ненависти.

— Долго тебя ещё ждать? — без выражения спрашивает Ямтлэи и становится привычно покладистым.

А инспектор озадаченно глядит на напарника, не в силах понять, как же он умудрился пробраться сюда мимо и раньше них. Инспектора не отпускает навязчивое и нелепое впечатление того, что намеренно Ямтлэи это сделал — якобы, есть в его появлении скрытый умысел, словно хотел прервать Эгодалимо и не дать ей сказать что-то важное.

— Да… — протянула Эгодалимо и растерянно посмотрела на инспектора. — Мицарой вас, наверное, уже заждался.

И инспектор, конечно же, осознаёт, что на самом деле она хотела сказать что-то другое.

40. Аудиенция в большом кабинете

Мицарой — в годах, невысокий, ничем не примечательный, почти невзрачный — говорит спокойно и даже как-то по-доброму. Встретив на улице, можно принять его за почтенного и скромного старичка, чуть смешливого и сентиментального. Из тех, кто уже давно отошёл от дел и занимается какими-нибудь тихими безобидными пустяками и любит поболтать.

Мицарой тщательно выговаривает слова, чуть щурится и глядит на собеседников снизу вверх, из глубины своего необъятного, ослепительно белого кресла. Говорит он тихо и почти дружелюбно, но лучше бы кричал.

По крайней мере, было бы понятно, чем именно он недоволен, а так слушает — и не знаешь, с какой стороны ожидать очередной атаки, какой упрёк и укол он предпримет следующим, какой фланг необходимо прикрыть в первую очередь.

Мицарой конкретен и корректен. Ни слова из недопустимого лексикона, ни грубости или глупости. По существу, по делу, в рамках своих полномочий и сфер интересов.

И он прав. Мицарой всегда прав. Инспектор не помнит случая, чтобы Мицарой говорил что-то такое, что впоследствии не получило бы подтверждения. Мицарой никогда не ошибается, и сейчас ни у кого нет желания с ним спорить — не только потому, что он — начальник, и не только из-за того, что переубедить его ни у кого из присутствующих не получится, а просто потому, что он — прав.

Их пятеро — в обширном, просторном кабинете, рассчитанном на пятнадцать или около того сотрудников.

Мицарой в своём уютном углу, в представительном кресле.

В противовес ему — строй актёрской братии: Ямтлэи, Жутёротаф и Файеделем. Последний тоже из ночных игроков.

Спелись, — с неприязнью думает инспектор, представляя как бы третью, независимую от других, сторону переговорщиков.

Все остальные сотрудники, вообще-то находившиеся на своих законных рабочих местах, медленно и незаметно разбрелись, лишь завидев скорбную процессию, следовавшую на приём к Мицарою. Даже Эгодалимо не рискнула вернуться за свой стол, понимая, что мероприятие ничего хорошего не предвещает.

— Изложите мне обстоятельства гибели заключённого, — подслеповато щурясь в лист фольги у себя в руках, говорит Мицарой.

— Какого заключённого — первого или второго? — отозвался Файеделем.

Мицарой раздражённо усмехается, будто Файеделем сказал глупость — да ведь так оно, наверное, и есть.

— Обстоятельства гибели Знёрра мне известны, — с лёгкой язвинкой отвечает Мицарой. — Я сам допрашивал Шаоба. Сейчас меня интересует гибель самого Шаоба, — Мицарой откладывает фольгу в сторону и лукаво глядит на Файеделема.

— Рано утром, — говорит за того Жутёротаф, — дозорный из тюремного блока обнаружил Шаоба лежащим на полу камеры. На окрики он никак не реагировал. Дозорному это показалось странным, так как ранее Шаоб вёл себя крайне активно и зачастую — даже агрессивно…

— Это я знаю, — нетерпеливо кивает Мицарой. — Дальше-то что?

— Первичный осмотр тела показал, что у Шаоба каким-то образом были парализованы дыхательные центры, и он попросту задохнулся…

— И каковы ваши предположения? — Мицарой вновь обращается к листу фольги, в котором, вероятно, содержится состряпанное наспех донесение Жутёротафа или Файеделема.

— Так как категория содержания Шаоба была переквалифицирована в тяжкую, никто из других заключённых не имел доступ в его помещение… — Жутёротаф бодро повторяет шаблонные формулировки из сухого отчёта, но Мицарой и слышать их не хочет:

— Сам-то в это веришь? — перебивает он и критично смотрит в глаза Жутёротафа.

— Ну…

— Довольно экзотический способ самоубийства, — вновь язвит Мицарой. — Не так ли?

— Всё исправим! — решительно обещает Жутёротаф.

— Что — «исправим»? — непонимающе удивляется Мицарой.

— Перепроверим! — с готовностью говорит Жутёротаф, а сам смотрит в пол перед собой, не смея поднять взгляда.