Восхождение на Макалу

В это время в лагере 1 мы включаем рацию. Слышатся оркестр и взволнованные голоса репортеров с Вацлавской площади и из Братиславы. Там шагают демонстранты, музыка, неповторимая атмосфера первомайской манифестации наполняет темное заиндевевшее помещение синей палатки. Вызывающие ностальгию звуки духового оркестра, такие сентиментальные и радостные, будят тихую снежную ночь на ребре Макалу.

Петр, доктор Шимунич и ученые в базовом лагере сделали такую хорошую запись репортажа с первомайской демонстрации, что ее нельзя было отличить от передачи, которую можно было бы поймать нашим главным радиоприемником в базовом лагере.

И поскольку первомайский репортаж был сдобрен некоторой долей шуток и юмора, он вызывал в высотных лагерях просто трогательное представление о родном доме.

Когда утром мы просыпаемся после ночи, которую в целях оптимального использования пространства провели на манер сардинок в консервной банке, то сквозь синюю ткань палатки, слой инея внутри и свежего снега снаружи видим, что показалось солнце.

Изморозь отваливается кусками и падает на спящих, чтобы разбудить их. Снег на крыше быстро тает, просачивается внутрь, и капли моментально соединяются вместе, скользя вниз. Они сливаются так быстро, как им приказывает закон поверхностного натяжения почти дистиллированной воды. Когда получается большая капля, она держится на потолке ровно столько, сколько отмерил ей вышеупомянутый закон. Потом она падает вниз на спальные мешки, которые намокают так же, как матрасы на полу палатки.

А крыша палатки высыхает на солнце, и сквозь ткань там, где перекрещиваются основа и уток, проникают внутрь искры утреннего солнца, восходящего над «японским» гребнем.

17

В первые дни мая уже было ясно, что наш план взойти на южную предвершину Макалу, на отметку 8010 метров, к празднику 1 Мая и достигнуть вершины горы к празднику 9 Мая, к сожалению, останется только планом.

Сколько раз мы еще встретим ледяное утро в лоне Барунской долины? Сколько раз утром перед входом в палатку мы увидим стену Макалу и ребро, которое врезается в наш мозг, как нож?

Ослепительный снег, сине-белое утро, утро ожидания, когда над крышами лагеря поднимается дымок из кухни, потому что Дава и Мингма, которые спят на утоптанной земле вокруг очага, встают первыми и, раздув еще тлеющие угольки и положив на них зеленые веточки можжевельника, разжигают костер. Помощники повара готовят чай и ровно в шесть часов разносят его по палаткам, приветствуя сахибов в спальных мешках словами:

— Доброе утро, доброе утро!

Сидя в полурасстегнутых спальных мешках, мы прихлебываем горячий чай, в котором сначала много, а потом по мере убывания запасов, становится все меньше и меньше сахара; мы быстро просыпаемся, возвращаясь к утреннему холоду и действительности, потому что Дава оставляет вход в палатку открытым.

До глубины души проникают синее сияние и синий холод стены, побеленной выпавшим за ночь снегом. Но вертикальные участки стены и ребра свободны от снега и открывают нам геологическое строение горы, как чистую жестокую правду.

Вершина так далеко, и тем не менее экспедиция может закончиться быстро и внезапно.

Мы уже видим бегство из края блаженства, слышим беззаботные голоса тех, кто собирает свои ничтожные пожитки руками, горьковато пахнущими гранитом. Слышим голоса носильщиков. Уже уходят самые нетерпеливые, показывая равнодушной горе спины с рюкзаками.

Объективная реальность остается, а субъективность сна исчезает. Потому что, исполнится желание или нет, бегство в обоих случаях будет закономерным. Ведь все мы слеплены из теста, заквашенного на человеческой слабости. Нет героев даже среди тех, кто стоял на высочайших точках мира.

Какая радость охватывает наше сердце при слове «возвращение»! При словах «трава», «цветок», «луг», благоухающий июньским сеном, при слове «река», плавно текущая меж покорных берегов родины.

Пить молоко и вдыхать бензинные пары, видеть серьги, сделанные девушками из черешен, кружку с пивом держать рукой, кожа которой не выдублена солнцем и пылью гранита Макалу...

Родина. Существует ли она еще? Где-то в дали, наполненной дождями, и весенними грозами, и — счастьем.

Неисповедимы тропки человеческого счастья! Тропки, по которым мы возвращаемся то туда, то сюда, как бегуны, держащие в руках компас, стрелка которого указывает на их колотящееся сердце. Тропки, на которых мы проводим время, отмеренное нам судьбой, следуя законам Вселенной, или материи, или правилам игры, которые мы сами приняли.

А они безжалостны.

3 мая лагерь 4 оборудован так, что можно начать обработку следующего участка трассы восхождения. Иван Фиала, Мишо, Чеслав и Зденек принесли сюда продукты, газовые баллоны, спальные мешки, матрасы, веревки, крючья и карабины.

4 мая Иван Фиала и Зденек навешивают три восьмидесятиметровые веревки над лагерем 4.

5 мая Гонза Червинка и Мишо укрепляют еще три веревки.