Восхождение на театральный Олимп

Конечно, на спектакли народного театра Слава Киселев ходил часто и бесплатно на правах преданного зрителя и потенциального члена труппы. Его всегда завораживала шумная театральная суета, аромат закулисья, невероятно теплая обстановка в актерской среде. Он с юношеским максимализмом идеализировал все это. И когда после седьмого класса его зачислили в драматическую группу, готов был делать все, что нужно театру: мастерил мебель, обшивал матрацы, делал лыжи, из алюминия отливал чугунки, вместе с Николаем Игнатьевичем готовил к спектаклям декорации. Так по ступенькам и карабкался на театральные подмостки. Способность перевоплощаться и входить в образ позволила ему со временем сыграть самых разных персонажей — и начальника, и сына, и агента по снабжению, и капитана 3-го ранга, и английского офицера-десантника, и даже обершарфюрера СС Шмидта в единственной пьесе Эриха Мария Ремарка «Последняя остановка». Ему удалось показать мерзость войны, которая кованым сапогом растоптала его детство, заставила голодать, мерзнуть, испытать чувство страха. Война застала семью в родном городе Озеры под Коломной, недалеко от Москвы. А когда Слава стал пухнуть от голода, младшие сестры забрали их в Москву, где тетка Анна Клименко работала в НКВД. В конце 1944 года ее назначают начальником исправительно-трудовых колоний и лагерей Барановичской области, и она с собой увозит семью Киселевых. Вот так Слава, как случайный метеорит, свалился на Барановичи в морозном январе 1945-го.

Слава Киселев был старше Миши Ковальчика на семь лет. Он окончил школу, попытался штурмовать актерский факультет ВГИКа, где ему намекнули, что для этой профессии он чуточку сутуловат, прошел закалку в армейской среде и теперь готовился посвятить свое будущее режиссерской профессии. Поэтому охотно и с энтузиазмом помогал главному режиссеру театра работать с актерами. Конечно, Слава был более опытным, мудрым, авторитетным, и Миша ему очень доверял, к его мнению прислушивался, ценил бескорыстную дружбу с ним.

Когда встреча в репетиционной комнате вроде бы подходила к концу, Слава как-то осторожно попытался конкретизировать разговор:

— Я смотрю, что ты, Миша, у нас в Доме культуры попробовал себя почти во всех кружках, даже играешь на аккордеоне в эстрадном оркестре Йогана де Клерка, и этот «летучий голландец» о тебе высокого мнения. С твоими способностями прочит в профессиональные музыканты. Все понимаю — это был период твоего поиска. Ты сегодня стоишь как бы на «перекрестке семи дорог». Думаю, пора уже сделать выбор, по какой пойти. А то, как сказал один мудрец: «Если не знаешь, куда плывешь, ни один ветер не будет попутным». Выберешь театр, предложу для начала маленькую роль отпетого разгильдяя в деревенской комедии.

И Миша Ковальчик окончательно выбрал сцену. Так с легкой руки Славы Киселева у него «покатили» премьеры. И каждая — событие не только для самого Миши, но и для театра. Он даже был удостоен чести носить звание «Артиста народного театра». Особенно радовался удачам начинающего актера режиссер-постановщик Николай Игнатьевич Сченснович. После каждой премьеры он всегда встречал, обнимал еще не вышедшего из образа Мишу и вручал ему программку с какими-то теплыми, добрыми словами. Они, как зарубки на дверном косяке, говорили о росте актерского мастерства молодого артиста. Если в ноябре 1960-го после комедии А. Н. Островского «Без вины виноватые» Николай Игнатьевич на программке напишет: «Миловзорову-Ковальчику. Поздравляю с премьерой», то в июле 1962-го от спектакля Вадима Собко «Красная линия» режиссер-постановщик уже будет в восторге: «Ивану Губатову-Ковальчику на память о премьере. Спасибо за хорошую работу. Думай, наблюдай и помни, что источник всякого искусства — это жизнь».