Восхождение Рэнсом-сити

Должен сказать, что на верхней палубе «Дамарис» был бар, полный потрепанной роскошной мебели, вызывающих картин и слабого сладковатого запаха гнилого дерева. Также в нем было пианино, рядом с которым мы сейчас и стояли.

– Гм… – протянул я. – Пианино? Я представлял все иначе, но думаю, смог бы научиться играть.

– Оно не то, чем кажется, мистер Роулинз.

* * *

На самом деле пианино было тем, о чем я никогда не слышал раньше. Оно появилось в мире так недавно, что еще не имело названия. Джон Сазерн называл его самоходным пианино, самоиграющим пианино или чертовой рухлядью. Изобретатель же назвал его музыкальной шкатулкой.

Выглядело оно как большое деревянное пианино, выкрашенное, как и сама «Дамарис», в красный, черный и золотой цвета, вычурно разукрашенное, засаленное и пыльное. Два широких ряда черных и белых клавиш выстроились как жуткое послание, которое я не мог расшифровать. Над клавишами в корпусе пианино имелось окошко, в котором виднелись его металлические внутренности, не похожие ни на один известный мне музыкальный инструмент. Струны внутри переплетались и соединялись под всевозможными углами, так что аппарат почти гудел от противоположного напряжения. Он скорее напоминал иллюстрацию к статье о мозге и нервной системе – вот одно из главных достоинств энциклопедий, которые я продавал в Восточном Конлане! – только в пианино все было не ярко-розовым и венозно-синим, а золотисто-сверкающим. Любопытство тут же взяло надо мной верх, и я, сунув руку внутрь, дотронулся до одной из струн. Послышался звон, что-то повернулось глубоко внутри, и струны начали тереться друг об друга, а клавиши западать сами собой, словно на стуле перед пианино сидело привидение, после чего из инструмента раздалась прекраснейшая мелодия, вскоре сменившаяся несколькими тактами жуткой какофонии и, наконец, тишиной.

– Чертова бесполезная рухлядь, – вздохнул мистер Сазерн.

Я сразу же влюбился в эту машину.

В пианино была еще одна дверца. В нем было много спрятанных деталей, как в доме с привидениями. Не думаю, что я нашел их все. За дверцей скрывались рычаги, тумблеры и несколько плотных восковых цилиндров, завернутых в жесткую желтоватую бумагу с пробитыми в ней отверстиями. Я не достиг бы так многого в жизни, если бы не схватывал все так быстро, и вскоре я понял, что цилиндры управляли пианино, а их расположение было тайным языком, понятным лишь механизму, как телеграфные сигналы.

На медной поверхности верхнего заводного механизма было изящным витым шрифтом выгравировано слово «КОТАН». Под ним стояло: «Гибсон, 1889».

– Думаю, это тот, кто его сделал, – сказал Сазерн. – Котан. Мы его купили за бесценок в Гибсоне у театра в прошлом году. Там сказали, что актеры от него нервничают. Может, просто не знали, как его починить.

– Великий год для изобретений, – улыбнулся я, не в силах перестать гладить пианино. – Великий год для будущего людей.

– У нас был пианист, – сообщил мистер Сазерн, – но тот еще пьянчуга. Не хочу даже рассказывать, что сделал его предшественник, а то из себя выйду. Я уже по горло сыт пианистами. Так что подумал, может, нужно починить эту чертову рухлядь. Она-то хоть не напьется. Вы же не пьяница, Роулинз? Сможете его починить?

– Нет, не пьяница. Да, смогу.

Починить пианино оказалось довольно просто. В нем лопнуло несколько струн, еще несколько ослабло от качки, кое-какие пружины выскочили из гнезд, а пара мышей выбрала неудачное место для жилья, так что у меня не было выбора, кроме как выловить и переселить их. Уже после замены струн и изгнания мышей пианино стало работать гораздо лучше. Думаю, Сазерн и сам мог бы это сделать, если бы не испытывал к автомату суеверный страх. К тому моменту мы были уже в дне пути вниз по реке, и я стал полноправным членом экипажа, ответственным в основном за исправную работу пианино и за то, чтобы притворяться, что играю на нем по вечерам.

Во время выступлений я должен был главным образом улыбаться, трогать клавиши и не мешать механизму работать. Я мог помогать ему, но не управлять им. Мог останавливать, запускать и мягко направлять в ту или иную сторону посредством цилиндров и струн, но и только: пианино всегда играло то, что хотело. Не думаю, что я разгадал хотя бы малую часть его секретов.

Я плыл на «Дамарис» до самого лета – тогда мы оставили Западный край далеко позади, Айр превратился в Джасс, а Тригород был совсем близко. Мы двигались на восток уверенно, но с отклонениями, останавливаясь в каждом городе на пути. Мы проплыли по всем притокам Айра и Джасса и постоянно меняли курс, подчиняясь капризам мистера Сазерна, требованиям торговли или слухам о том, от каких городов или участков реки лучше держаться подальше из-за непрекращающихся сражений. Я не жаловался. Мистер Сазерн снабдил меня красно-коричневым костюмом, и, хотя он был старым, выцветшим, слишком большим и не таким изящным, как мой белый костюм, в полумраке бара он смотрелся неплохо. Каждый вечер я садился за пианино и, пока оно играло, улыбался, притворяясь, что нажимаю на клавиши.