Восхождение Рэнсом-сити

– Просто имя. У меня есть и другие – Адела Котан Мор Шатилльон Йермо и так далее, – каждое от какой-нибудь известной в Дельтах зажиточной семьи: Котан получили свое имя в честь каких-то развалин. Позвольте спросить, мистер Роулинз, почему вы солгали о пианино? Из гордости? Вам хотелось чем-нибудь похвалиться – неважно, принадлежит оно вам или нет? Я встречала немало таких мужчин.

– Это просто недоразумение, – развел я руками. – Должен сказать, мэм, что мои собственные достижения также заслуживают внимания. С самого детства я рассчитывал только на себя. В четырнадцать лет я построил свой первый электрический двигатель…

– Как и я, мистер Роулинз.

Какое-то время по пути к реке мы пытались друг друга переплюнуть. С боен несло едва заметным смрадом. Я узнал об исследованиях в области электричества, магнетизма, музыковедения и логики, которыми Адела занималась в юности, и рассказал ей о своих достижениях, должным образом приукрашенных. Девушка рассказала мне о своем странном детстве. Согласно традиции землевладельческих классов Дельт ее отец приготовил наследство для каждого из своих детей. В случае Аделы Котан Йермо семейный адвокат, незадолго до этого подцепивший какую-то пожирающую мозг болезнь, обычную для тамошнего жаркого и влажного климата, совершил непростительную ошибку, в результате которой юная Адела смогла полностью распоряжаться своим состоянием в двенадцать, а не в двадцать один год.

Адела смотрела в будущее. Она наняла учителей, некоторых из которых выписала из Гибсона и Джаспера. Она изучала математику, логику и музыку. Из них только музыка была подобающим предметом для богатой наследницы. Отец пригрозил отказаться от дочери, когда она принялась за механику и электротехнику. Адела велела выстроить себе дом на краю поймы – тогда ей было пятнадцать. Она наняла слуг. Отец метал гром и молнии. Вся семья стыдилась эксцентричности Аделы. Когда брат попытался ее похитить, она наняла телохранителей. Примкнув к освободительному движению, Адела покупала холмовиков и давала им свободу, только чтобы позлить отца, она пыталась выучить их язык лишь из-за того, что это считалось невозможным. Девушка вела не по годам серьезную переписку с профессорами из Джаспера и Гибсона, и ей, в отличие от меня, отвечали. Она ставила эксперименты с магнетизмом и электричеством. Все это было похоже на ту свободу, о которой я мечтал в Восточном Конлане, но Аделе не нравилась такая жизнь, и я подумал, как, должно быть, думают время от времени все, о том, как велик и странен этот мир. Я рассказал Аделе о своем видении света, а она – о том, как видит грядущий век – век автоматизации. Адела заявила, что в будущем исчезнут бесконечные производства с наемными работниками и придет время праздности, пара и шестеренок. Эта миниатюрная девушка в мыслях создала множество высоченных механических людей, которые, выстроившись в ряды, трудились повсюду. Она творила жизнь. У природы это выходит легко, в мире полно бесцельно роящихся букашек и жуков, и Адела считала, что человеческий разум вполне может достичь того же. Я представил, как равнина у ее дома заполняется рядами железных людей, во время наводнений похожих на жертв катастрофы, о которой могли написать газеты в Джаспере. Не так уж сложно таким образом просадить большую часть огромного состояния меньше чем за десять лет.

К девятнадцати годам Адела бросила свои ранние эксперименты и серьезно увлеклась изучением разума. Она влюбилась в нескольких учителей, а потом их разлюбила. Она построила аналитическую машину и сложный абак, умевший играть в шахматы, хотя и скверно. Ее обвиняли во всевозможном колдовстве и использовании утерянных секретов Племени. Кто-то выбил девушке окно пулей, кто-то швырял в ее дверь зажженные факелы. Отец пытался в судебном порядке признать ее сумасшедшей. Я сказал, что он, похоже, был тем еще старым чудовищем, и Адела оскорбилась, сообщив, что ее отец – смельчак, к двадцати двум годам выигравший полдюжины дуэлей.

Когда девушке исполнилось двадцать, от денег не осталось и следа. Все учителя вернулись на север, включая того, в которого она как будто влюбилась. Адела призналась мне, что не разбиралась в любви так, как в машинах, а я ответил, что большинство людей не понимает ни того, ни другого, так что ей нечего стыдиться. Адела разработала чисто математические теории о работе разума и его связи с языком и музыкой, а также о связи языка и восприятия мира, именах, сотворении этого мира и уничтожении прежнего и о том, почему законы природы меняются, если двигаться дальше на запад в места, которые мы иногда самоуверенно называем неосвоенными. Все это казалось мне крайне интересным, но Аделе не удавалось ничего как следует мне объяснить, так как все время нас прерывали то полицейские, то Великолепная Амариллис, желавшая знать, сможет ли Адела построить ей автомат, умеющий танцевать, петь и показывать фокусы с монеткой, то необходимость найти тихое, уединенное место, в котором мы могли бы друг друга застрелить. Уже почти рассвело.