Восхождение свободы (СИ)

то читал, надев очки.

Марко Баррио, который вошёл в дом последним, был молодым

человеком среднего роста, белолицым и чернооким. Его тёмные волосы

ниспадали до плеч. Он был молчаливым, но если ему что-то не

нравилось, он прямо говорил об этом. Вспыльчив он не был, но дерзость

его порой не знала границ.

— Здравствуйте! — произнесла Мерседес.

— Здравствуйте! — ответили вошедшие.

— Проходите, садитесь, — сказала Мерседес, и ей стало ужасно

неловко, что стол их маленький, да и к тому же дома толком нет еды.

— За стол не беспокойся, — сказал Элизио матери. — На койки

сядем. Мы с товарищами скинулись, купили растворимый кофе. А тут

как раз чайник вскипел.

— Я не совсем поняла, для чего же вам кружок этот. Меня Элизио

пугает все время, что на войну уйдет, — стала говорить Мерседес,

улыбаясь от волнения.

— Кружок наш, сеньора, для того, чтобы не только вести борьбу

против нищеты, но и понять, почему люди так живут плохо, — сказал

Педро Колон, опускаясь на скрипучую койку. — Угощайтесь нашими

припасами! Хех!

— Спасибо вам! — ответила Мерседес.

— Подожди, Педро! — крикнул Марко Баррио у умывальника. — Руки

помой, а то не дело это! Руки нужно помыть!

— Да, хорошо, Марко! — ответил Педро.

Мерседес стала разливать кофе по чашкам. Ветхую комнату

наполнил аромат.

— Эх, посуда-то у нас не королевская! — сказала она и иронично

усмехнулась.

— То, что она не королевская, — это честь! — ответил Андрес Колон

и улыбнулся. — Значит, совесть на месте.

— Мы с Сантьяго давно коммунисты. Помню, ещё с того момента,

как отца уволили. Помнишь, Сантьяго?! А?! — сказал Хуан Теодорес.

— Да помню, помню, — ответил Сантьяго Теодорес. — Что за вопрос

такой задаешь-то? Истинный революционер, я считаю, прежде всего,

конечно, пацифист. Нужно мирными методами бороться. А пули и кровь

— это только на самый крайний случай.

— Как Маяковский писал? «Рот заливали свинцом и оловом,

отрекитесь! — ревели, но из горящих глоток лишь три слова: — Да здравствует коммунизм!..» За оружие мы всегда должны готовы

взяться!

— Страшное стихотворение, — сказала Мерседес.

— Это только отрывок! — ответил Педро.

— Но зато сильный какой, — произнёс Фелипе Пескадор. — Не

правда ли?

— Бесспорно!

— Скажу просто два слова — правдивые строки, — констатировал

Бартоломе Галилей.

— Я представляю уже весь этот ужас на себе. Отчаянные люди…

Отваги неимоверной! Мы и мизинца их не стоим, и пусть мы весь мир

осчастливим революцией, не встанем наравне с ними. Погибшим всегда

больше чести, чем живым, и это справедливо! — сказал Матео Либертад.

— Это ты верно говоришь! — ответил Марко Сантьяго. — Вот

полностью согласен. Разве что только переживших пытки можно

поставить рядом с ними.

— Здесь тоже не поспоришь! — согласился Сантьяго Либертад.

— Иногда даже не знаешь, что хуже, выжить после пытки или

умереть, – сказал Томас Меллизо.

Симеон Эскуела неожиданно оторвался от книги и заметил:

— Это еще времена были такие дикие. Сейчас такого, думаю, быть

не может.

— Может или нет – вопрос спорный, скажем так! — ответил Хуан

Теодорес.

— Да нет, мы живём в цивилизованное время. Пытки сейчас

только у люмпен-пролетариата могут быть или у нацистов, а нацистов нет. Их уничтожили.

— Ты хочешь сказать, что капиталисты не фашисты?

— Они, конечно, мерзавцы, но пытать вряд ли станут.

— Спокойно! — сказал Андрес Колон.

— Каждый революционер под Дамокловым мечом, — заговорил

Элизио. — Мы должны быть готовы ко всему в своей жизни. Не пугайте

мою мать, безумцы, необоснованной опасностью, изобилуя

воображением.

— Элизио! — воскликнула Мерседес, обращаясь к сыну. — Мне

страшно за тебя…

— Мама, сие есть просто разговор. Никто не потащит нас в камеру

пыток, не беспокойся.

— Помню, как видел на площади старушку слепую год назад. Она

денег просила у женщины. Та в шелках вся, с серьгами золотыми. Дала

ей пощёчину. Я вмешался, она налетела на меня с криком, что полицию

вызовет.

— Такую ударить не грех! — произнёс Марко Баррио. — Буржуазная

дамочка…

— Я, однако, и её бы не ударил. Просто сказал ей, что совесть в гроб

бросила. А вот недавно видел стража порядка. Выходил он из дорогой

машины. В форме казённой, но машине отнюдь уже не служебной. В

ресторан шёл. По телефону разговаривал с кем-то. Очень

подозрительный. Но удивляться здесь не стоит. Каждый первый

«добрый служитель закона» у нас такой.

— И потому следует в людях разбираться! — заявил Марко. —

Прошу тебя. Иногда следует так… Кажется, так Достоевский писал: «Не пересекайте океаны ради людей, которые не пересекли бы ради

вас и лужи!»

— В людях мы обязаны разбираться. С этим я согласен, но вот с

фразой сей не согласен! Ибо я скажу: «Пересекайте! Пересекайте

океаны даже ради людей, которые не пересекли бы ради вас и лужи!

Ведь в этом состоит все величие добродетели! И пусть они не в

состоянии её понять, всё же они люди. Пусть они не оценят этого!

Выстрелят в спину! Искалечат! Не отказывайтесь от этой переправы! Не

дайте тьме попрать в вашем сердце огонь любви к людям! Такие люди

тоже часть народа! Дотянется ли их штык до вашей души, чтобы её

искалечить, решать вам! Делайте с любовью к народу всё! Пусть иногда