Восхождение царицы

Я пребывала в растерянности и очень хотела его видеть, чтобы, по крайней мере, по-настоящему попрощаться. В ночь накануне заседания сената он собирался прийти на виллу, но ближе к вечеру я получила сообщение, что он будет ужинать с Лепидом, а наше свидание переносится на следующий день. До его отъезда оставалось еще три дня, и времени для прощания нам должно было хватить.

К тому времени, когда посыльный принес мне записку, погода резко переменилась. Черные тучи заслонили солнце, усилившийся ветер пронзительно завывал среди деревьев. Опущенные ставни дребезжали, словно старушечьи зубы.

– Римская погода непостоянна, – пожаловалась я Хармионе, – точно так же, как и общественное мнение.

Я почти привыкла к грозам, которые Юпитер обрушивал на свой любимый город, но полюбить их так и не смогла. Не говоря уж о молниях – здесь каждый мог рассказать историю если не о человеке, то о статуе, сраженной стрелой небесного огня.

– Гадкая ночь, – сказала Хармиона.

Она накинула мне на плечи шерстяную шаль и тут же вздрогнула – порыв ветра опрокинул изящную стойку светильника с тонкой ножкой. Его чаша, звякая, покатилась по полу, оставляя за собой масляный след.

Я сочувствовала Цезарю: ему придется выходить из дома в такое ненастье. Но дом Лепида хотя бы находился недалеко от его собственного, не то что эта вилла на другом берегу Тибра.

«Что думает Цезарь о распускаемых слухах? – гадала я. – Верит ли им? Поощряет ли их? Или отвергает?»

Мне так много нужно было понять.

Но в ту ночь ничего узнать не удалось.

Я почти не сомкнула глаз из-за ярко-голубых вспышек молнии и раскатов грома, казалось наполнявших весь дом. Правда, ненадолго я все-таки заснула, потому что в какой-то момент мне почудилось, что ставни распахнулись и язык молнии лижет изножье моей кровати.

Утром пришлось обнаружить неприятные последствия бури. Несколько деревьев в саду вывернуло с корнем, разлившийся пруд затопил цветочные клумбы, а статуя Геракла упала. У героя отломалась дубинка, но взор его был обращен ввысь, словно он держал ситуацию под контролем.

Когда я шла по растерзанному грозой саду, из-за Тибра доносился безобразный шум: люди сокрушались из-за ущерба, нанесенного их жилищам и лавкам. Поскольку все были взвинчены, недовольство, возможно, вылилось в столкновения. Усилием воли я заставила себя продолжить начатое дело: вместе с Хармионой я укладывала в дорогу мою одежду. Я привезла с собой так много красивых платьев и украшений, узорные сандалии, заколки, диадемы и головные уборы. Большую часть вещей я надевала, и теперь каждая из них связана с тем или иным воспоминанием о Риме. В этом платье я была на пиру у Цезаря, вот наряд для триумфов, а в этом я отправилась с ним на верховую прогулку по полям…

Я до мелочей помню, как пробегала пальцами по тонкому полотну, разглаживая ткань того платья, когда внизу послышался шум: крики, вопли, потом стремительно взбегающие шаги. Я повернулась к двери и увидела в проеме запыхавшегося, дрожавшего мальчика – одного из слуг Цезаря.

И тут прозвучали самые страшные слова, какие мне доводилось слышать в жизни.

– Убийство! Убийство! Цезарь убит! – выкрикнул паренек и, рыдая, бросился ко мне. – Цезарь мертв!

Это те самые слова, которые я слышала в кошмарных снах, но наутро не решалась повторить, чтобы не накликать беду. Немыслимо.

Хармиона остолбенела, лицо ее побелело, рука, поднесенная ко рту, замерла.

«Цезарь мертв. Цезарь мертв. Нет, не может быть. Цезарь не может умереть».

Нет, невозможно, чтобы я услышала эти слова. Не сейчас, когда все опасности миновали, старые войны закончились, новые еще не начались, а он окружен почестями…

Странный холод охватил меня: настойчивый, неотступный, увлекающий в никуда, за пределы времени, где есть только он, холод, и ничего больше.

Нет. Такого не может быть. Это неправда.

Словно со стороны я услышала собственный вопрос:

– Да что случилось? – и поймала себя на том, что поглаживаю отрока по волосам, утешая его, будто собственного ребенка.

Он ошибся. Он все объяснит. Или… Если и правда случилось несчастье… Цезарь, конечно, только ранен.

– Откуда ты знаешь, что Цезарь убит? – спросила я как можно мягче, почти шепотом, как будто ужасные слова, произнесенные вслух, становились истиной.

В ответ он лишь зарыдал. Я не могла больше выносить этого, не могла ждать, пока он опровергнет сказанное. Меня окутывал кокон леденящего ужаса.

– Говори! – закричала я, утратив контроль над собой.

Важнее всего было услышать, что сказанное – неправда, нелепая ошибка; или, если это не ошибка, что я смогу исправить содеянное. А не я, так кто-то другой – есть же в Риме врачи…

Я затрясла мальчика за плечи, но он зарыдал еще громче.

– Расскажи мне, что ты видел! – воскликнула я. – Цезаря убили в его доме?

«Но дома бы его защитила стража… Нет, он же распустил телохранителей!»

– Нет, не в его доме, – всхлипнул юноша.

Почему-то эти слова уверили меня, что произошла ошибка. Во-первых, паренек – домашний слуга, и откуда ему знать, что произошло в другом месте? Во-вторых, не могли же напасть на Цезаря в доме Лепида, а тем более в сенате.