Восхождение царицы

Затаив дыхание и мысленно повторяя, что это кто-то другой, я приблизилась к неподвижному телу и опустилась на колени. Руки дрожали так сильно, что мне едва удалось приподнять наброшенный на лицо жертвы край тоги.

Я увидела лицо Цезаря.

Вскрикнув, я отпустила ткань. Его глаза были закрыты, но он не походил на спящего. Говорят, будто мертвые похожи на спящих, но это неправда. Овладев собой, я снова подняла ткань, протянула руку и погладила его по щеке – такой холодной, словно плоть впитала в себя весь холод мраморного пола.

Я смотрела на него и чувствовала, что жизнь и само мое естество покидают меня и я остаюсь в одиночестве, потерянная и брошенная. Мгновенно, без предупреждения и прощания, я лишилась того, кто значил для меня больше всего на свете.

– Любовь моя, друг мой! – прошептала я, коснувшись его снова.

Я чувствовала себя застывшей, окаменевшей, но все же не такой неподвижной, как он. Страшная правда вдруг дошла до меня и принесла всю полноту горя и страдания.

– О Исида! – вскричала я и тут же поняла, что известная мне с детства история о гибели ее мужа Осириса, жестоко убитого, а потом расчлененного своим братом, воплотилась в жизнь.

Я стала Исидой, и здесь лежал мой Осирис, убитый теми, кто называл его «отцом страны», кто обещал защищать его жизнь ценой своей. На его тоге я увидела множество окровавленных отверстий, пробитых кинжалами. Они напали на него, как стая волков, – они, лебезившие перед ним и превозносившие его. Он же был безоружен, ибо в сенат запрещено проносить оружие.

Я упала на него, заключив в объятия окровавленное тело. Кровь пачкала мою одежду, но меня это не волновало. Мне хотелось остаться с ним навсегда. Но в то же самое время я вдруг страстно пожелала, чтобы его унесли из этого гнусного места.

Паренек вернулся вместе с двумя товарищами и с крепкими носилками из парусины. Они нерешительно топтались на пороге, пока я не подозвала их. Тогда юноши приблизились, робея, как будто боялись, что убитый Цезарь оживет.

О, если бы он мог! Я бы отдала жизнь, чтобы он смог.

– Пора. Отнесите его домой. А… Кальпурнии сказали?

Мне придется столкнуться и с этим. Паренек кивнул.

– Ну, хорошо. Отнесите его к ней. Я пойду следом.

Они осторожно подняли его, положили на носилки, снова прикрыли его лицо, чтобы избавить по пути от взглядов зевак, и взвалили носилки на плечи. Одна его рука свисала вниз, и когда носильщики двинулись, стала раскачиваться в такт шагам.

Вид этой руки, беспомощной и бессильной, сразил меня настолько, что я едва не лишилась чувств. Будь там Хармиона, я оперлась бы о ее плечо, но сейчас помочь мне было некому, и я не могла позволить себе слабость. Тем более глядя на эту руку, уже неспособную себя защитить.

Ибо в тот миг я приняла решение отомстить за Цезаря, даже если на это уйдет вся моя оставшаяся жизнь. Любым способом, с чьей угодно помощью – но я отомщу.

Впереди меня покачивались носилки и болталась свисавшая с них рука.

«Я здесь, Цезарь. Я не оставлю твою смерть неотмщенной. Я не успокоюсь, пока убийц не постигнет кара. А то, что не сделаю я, завершит твой сын Цезарион».

Юноши понесли носилки вниз по ступенькам. На этих самых ступеньках Цезарь так громко смеялся недавно, когда Антоний принес колбаски.

Форум был наполнен бурлящими толпами. Царила такая неразбериха, что нам удалось пройти, не привлекая внимания, как будто мы невидимы. Люди не смотрели ни на меня – я шла пешком, без изукрашенного паланкина, – ни на скромные носилки, где кто-то лежал. Странно, какой слепой и тупой бывает толпа даже в самом возбужденном состоянии.

Наконец впереди показался дом Цезаря. Носильщики быстро внесли туда драгоценную ношу и заперли дверь на засов.

Нас встретил тот же самый просторный атриум с прудом посередине, где печально отражалось тусклое серое небо. Здесь Цезарь являл нам свое щедрое гостеприимство. Юноши опустили носилки, и тут из тени, поддерживаемая двумя слугами, выступила Кальпурния.

Ее лицо изменилось почти так же сильно, как у Цезаря, – одутловатое и опустошенное одновременно. Рыдая, останавливаясь на каждом шагу, едва волоча ноги, она приблизилась к носилкам. Я отвернулась и направилась в другой конец помещения, чтобы оставить ее наедине с мужем. До меня донесся громкий стон, бурные рыдания, а потом наступила мертвая тишина. Я обернулась и увидела, что она упала рядом с носилками. Простыня, прикрывавшая лицо Цезаря, была отдернута.

Я подошла к Кальпурнии. Я не знала, что делать, но ужасная потеря в каком-то смысле соединила нас. Я наклонилась и положила руки на ее трясущиеся плечи. Лицо Цезаря – мертвое лицо – было обращено к нам. Я не могла видеть его таким изменившимся и ужасающе неподвижным, а потому снова набросила на него простыню.

– Моя дорогая, – промолвила я. Кальпурния действительно была дорога мне в тот момент, потому что принадлежала ему. Теперь все, чего он когда-либо касался, что связано с ним, стало бесконечно дорого. – Я знаю, ты чувствуешь себя так, будто кинжалы вонзились в тебя.

Она позволила себе слегка опереться на меня.