Воскресенья всегда разные

Волам тоже неохота есть. Малыш подтаскивает к ним горшок с водой, но до того узкий, что они еле втискивают внутрь морды. Потом оба обессиленно замирают на солнцепёке. В поле они остались одни-одинёшеньки. Скворцы и аист куда-то улетели.

Пахарь спит неподалёку от Думана. Солнечные лучи беспощадно обжигают его залитое потом лицо. Думан смотрит то на хозяина, то на свою тень, которая мягко, как туман, стелется по земле.

Внезапно, словно догадавшись о чём-то, он тяжёлым шагом подходит вплотную к хозяину и становится так, чтобы прикрыть усталого человека своей тенью, как прохладным пологом. Затем он закрывает глаза и снова неподвижно застывает под палящими лучами солнца, слегка согнув правую ногу, готовый снова потащить плуг.

Николае Веля ЗЕЛЁНЫЕ ОЧКИ

Родители понятия не имели о том, во что играли в те дни их голодные дети…

Это было сразу же после войны, во время страшной засухи 1946 года. Земля ссохлась, растрескалась, покрылась глубокими чёрными морщинами. А на ослепительно прекрасном голубом небе сияло безжалостное, ко всему равнодушное палящее солнце. Под его лучами трава полегла, словно пытаясь найти убежище от зноя в собственной тени. Пожухлые листья опали, и деревья стояли обнажённые и убогие, как будто их нарисовали чёрным карандашом на белой бумаге.

Люди молчали и терпели. Сидя за столом, они вспоминали о том, что пришлось пережить в недавней войне, о том, что тогда с едой было ещё хуже — её просто не было. Матери учили детей есть аккуратно и бережливо, отщипывая крохи от ржаного, пополам с отрубями, хлеба или кладя в рот по капельке крутую пшённую кашу. Как никогда ранее, множились и разносились самые чудовищные слухи о голоде и лишениях, о том, что в некоторых деревнях уже едят кору, листья и даже бумагу.

Но детей мало интересовали все эти слухи, они были заняты новой увлекательной игрой.

К Гогу, сыну Фабрики (у отца мальчика было совсем другое имя, но его прозвали так, потому что он, один-единствениый во всей деревне, имел самогонный аппарат и маслобойку), приехал старший брат, который служил приказчиком в соседнем городе Питешти. Приехал он домой разодетый в городское платье, с зелёными очками на носу. Потом он вернулся обратно в город, а очки забыл в отцовском доме. Это заметил только Гогу. Как только брат уехал, он украдкой схватил очки и убежал с ними на огород, а затем в поле. Там он надел их и оцепенел от изумления. Всё вокруг выглядело странно и непривычно.

Каждому, кто надевал зелёные очки, казалось, что он перенёсся в совершенно другой мир. Повсюду воцарялась вдруг такая тишина, что слышно было, как стучит собственное сердце. И на солнце можно было смотреть сколько угодно, не щурясь, как на самый обыкновенный клубок красных ниток. Мало того, над всей землёй будто нависала огромная чёрная туча, готовая вот-вот пролиться свежим ливнем. И одолевало желание мчаться вперёд, чувствуя, как воздух врывается под рубашку и обдувает прохладой. Всё вокруг становилось зелёным: и кукуруза, и фасоль, и картофель, и даже сливовые деревья — словом, всё, что совсем недавно было засохшим и белёсым, будто присыпанным мукой. В тот первый день Гогу долго бегал сломя голову, стараясь всё разглядеть и даже пощупать руками. Он носился как оглашенный по полям, пока не добрался до выгона. С тех пор он приходил сюда ежедневно.

Здесь всегда собиралась деревенская мелкота, ребята от пяти до восьми лет. Они играли на выгоне, потому что весь скот в деревне давно околел или хозяева забили его. Кое-кому Гогу давал поносить очки. Сперва счастливый избранник таращился на солнце, изумлённо ойкая, и тут же припускал куда глаза глядят, мчался к орешнику или к кустам шиповника. А кое-кто даже убегал с выгона и добирался до кукурузного поля, где разглядывал каждый початок и видел, что он зелёный, но, когда проводил по нему пальцами, чувствовал, что тот совсем засох. Мальчишка дивился такому чуду, однако недолго ломал голову над разгадкой, оставляя это на потом. Он бежал к плетям тыкв, радовался тому, что они тоже зелёные, но руками их уже не трогал, а летел, дальше, к делянкам картофеля или фасоли.