Воскресшее племя

— «Большие» дадут, — обещал Кендык, — частью-то мы привезли. Будем стрелять по дороге, лосей убивать.

— Ружья где? — спрашивал Василко, как ребенок у няньки.

— «Большие» дадут.

— Порох да свинец, масло и мука, чай и табак. Кто даст, где возьмем?

И Кендык упорно отвечал:

— Все будет, все… «Большие» дадут.

Он уговаривал одунов, как будто маленьких ребят. И сулил им всякие блага по дороге и на новом месте.

И одуны поверили Кендыку. Даже самые вопросы их: «Что будем есть по дороге, чем будем стрелять по дороге?» — указывали на их готовность сдвинуться с места и пуститься в загадочный путь.

Кендык от вопросов устал, от всех объяснений, уговоров и советов. На нем даже промокла от натуги и пота его крепкая рубашка защитного цвета.

Он ждал, а племя молчало. Наконец поднялся на ноги старый Спиридон. Он почувствовал себя как бы преемником умерших стариков: Чобтагира и Шоромоха. Старики эти изгнали Кендыка и хотели убить, и теперь Спиридон должен был в виде возмещения приветствовать Кендыка и согласиться на его предложение.

— Люди, решайте, — воскликнул он громко. — Так или сяк, все равно погибать. Хуже не будет.

— Хуже не будет! — воскликнули одуны громко и нестройно. Даже ребятишки лепетали:

— Не будет, не будет…

Это был крик, призывающий к бегству из старой проклятой страны, к бегству от смерти, от голода, которые таились в каждом закоулке обреченных шодымских лесов.

— Едем! — воскликнул Василко в мрачном экстазе. — Веди, пойдем. Говори, что нам делать? — спросил он Кендыка и сразу ответил на собственный вопрос: — Ребята, рубите плоты.

Закипела работа, совсем не похожая на старую, привычную. Мужчины и женщины таскали с высокого берега и укладывали на воду нетолстые бревна из самого легкого дерева: осины и тополя. Они сдвигали бревна вместе, опроушивали их, пробивая глубокое отверстие, сшивали их вместе отесанной острою жердью, как будто прямою иглою, вязали их мятою ивовой вицей и крепким древесным корнем и сверху настилали невысокий помост. На помосте выводили глиняную печку или земляной очажок, чтоб можно было варить на плоту, не слезая на берег.

Это был старый досельный одунский плот для кочевок. Каждая группа охотников вывела по новому плоту. Было одиннадцать плотов. Люди торопились связывать жалкую рухлядь и пожитки, запихивать в старые сумки из вытертой шкуры оленя, и все это ревностно сносили вниз и укладывали на плотах.

Такой странной работы здесь никогда не велось. Разве, быть может, давно, за несколько тысячелетий назад, первые одуны, досельные переселенцы, пришедшие с юго-запада, строили такие плоты, собираясь кочевать и отвоевывать новые земли, отвоевывать у леса, у лешего и подвластных ему зверей.

Два дня, две ночи собирались одуны. Никто не спал, повсюду кипели котлы, одуны съедали свои скудные запасы, не думая о будущем. В эти дни они решили во всяком случае наесться досыта, а дальше найдется…

Хуже не будет, «большие» дадут. Под знаком этих двух лозунгов происходило переселение одунов.

Женщины бросали посуду и утварь в опустошаемых домах. Было невозможно захватить все с собой. За тысячу лет обитания собрались какие-то странные вещи: собачьи корыта, огромные берестяные бураки, кадушки, куда ссыпали бруснику и сушеные грибы. Для всего этого хлама на плотах не хватило бы места.

Кия и Рия достали из чулана куклу, сделанную из скелета покойной их матери, и понесли на плот. То была странная кукла. Сестры взяли череп и кисти рук покойницы, обшили их одеждой, которую она носила, и в таком виде хранили куклу в чулане пять лет. Она была их покровительницей. Теперь они ее хотели брать с собой на новые места.

Но, странно сказать, воспротивились этому не буйные мальчишки и даже не Кендык, воспротивился этому старый Спиридон, заменявший остатку Чолгорского рода шамана и старосту.

— Нельзя брать, — прикрикнул он на женщин. — Для нового едем, а разве вы не слышали, что Кендык говорил: мертвые живым не помогают.

И куклу из мертвых костей бросили на берегу.

На третий день, к полудню, одиннадцать плотов отчалили от берега и стали спускаться вниз по тихому течению.

— Меня подождите, — приказал Спиридон, — я здесь пока останусь.

Он вытащил на берег свой узенький длинный челнок. Кендык, заинтересованный, тоже хотел остаться. Но старик воспротивился этому.

— Иди с ними, иди, — указывал он — Теперь они твои, а я побуду здесь, со старыми. Нет, ты не бойся, — ответил он на немой вопрос во взгляде Кендыка. — Я себе ничего не сделаю. К Чобтагиру идти не хочу. Я кой-чего устрою и сам вас догоню.

И тогда одуны дали дружный залп из всех своих ружей, из старых кремневых, с изломанными ложами, чиненными ремнем, и новых винтовок, блестящих, лакированных, привезенных Кендыком в подарок от «больших».

Раз, раз, раз… три ружейных залпа. Дымовое облако рассеялось в воздухе, заскрипели уключины гребей, поехали одуны на новую жизнь.

Старый Спиридон, оставшись один, запалил небольшой костерочек, бросил туда последние жертвы свои: листок табаку, щепотку чая, маленький кусочек сахару, мяса обрезок, сушеных сухожилий волоконце.