Воскресшее племя

Охотники стали разводить такое хозяйство. Отгородят участок тайги, понастроят кормушек для пищи и клеток для жилья и спустят живой молодняк, песцовый или лисий. Вот они живут и растут, как будто на воле.

Чепкан внимательно слушал.

— Чем кормят их? — спросил он напоследок.

— Тем да сем, — объяснил Кендык, — рыбки немножко, щурята, головки да косточки. Так и живут.

— Много работы, — решил Василко, — и мало доходу. Строят да кормят, к осени всех перебьют. Опять лови и опять корми.

— Нет, не так, — возразил упорно Кендык. — Убивают не всех, а ловить, так не ловят никого.

Дорогого зверя, конечно, убивают, это само собой, а малых лисенят не копают и не трогают.

— А где же кормленку берут? — настаивал Чепкан.

— Да там же и берут. Она рождается в питомнике, и брать ее нечего. Плодится сама, как будто оленье стадо.

— Овва! — воскликнул Спиридон, внезапно заинтересованный. Даже глаза у него заблестели. — Старые люди говорили: есть такая земля, далекая, нездешняя. Там люди живут по-иному, и стада у них волчьи, есть стада медвежьи, лисьи, даже мышиные есть. Ездят на лисах, как будто на собаках. Лисиц убивают, мясо поедают, а в шкурку одеваются. Ты, верно, Кендык, до этой страны доходил.

— Ну, пусть по-твоему, — согласился Кендык.

— А это хороший порядок, — продолжал Спиридон, — кормленка хорошая, она хозяина знает и любит. Ты ее рыбкою кормишь, она тебе ручки лижет, лисичка, рыжая сестричка.

Молодые ребятишки, которые толкались поблизости, слушали речи Спиридона и Кендыка и потом убегали в сторону и опять прибегали назад, — даже заплясали на месте от радости.

— Мы будем строить питомник, — объявили они, — кормленку питать, детенышков нежить.

Ребятишки везде одинаковы. У диких одунов мальчишки и девчонки имели особых кормленышей-любимцев, которых порой держали за пазухой, кормили из собственного рта, разделяя последний кусок пополам.

Вместе с тем настоящую кормленку чаще всего убивали мучительной смертью, вешали за шею на веревке и тянули ее вниз за задние лапы, чтобы она вытянулась в длину еще живая и теплая.

— Постой-ка, — внезапно припомнил Василко, — ты вот сейчас обещал: рыбу промышлять, на лося, оленя охотиться. Манил нас охотничьей вольной добычей, а теперь говоришь про пушные стада да кормленышей. Кормленку продашь, закупишь муки, а все есть нечего. А вот есть ли там вольное мясо?

— Там большая страна, — объяснил Кендык. — И не очень далеко. Вот по Шодыме проехать к низовью, за тысячу верст. Там вся земля пустая, зверь есть, охотников нету.

Глава тридцать седьмая

На площадке суглана стало очень тихо.

— А ты сам видал? — спросил Спиридон после некоторого молчания.

— Я плыл вниз, — объяснил Кендык. — И была мне встреча. Вышел из лесу лосенок. Мальчишка лосиный, или как… и стал на берегу. И смотрит, смеется надо мной: «Небось, не поймаешь, не убьешь, у тебя убивалки-то нету, чем убьешь?» Так будто говорит.

— А где это было? — спросил Спиридон негромко. Он хорошо сообразил, в какой части течения это могло происходить.

— Было это в стране покойников, в Вымороках, — сознался Кендык.

— А ты тоже был там, у предков? — сказал Спиридон тише прежнего, почти шепотом.

Кендык утвердительно кивнул головой.

— Был, видел?

— Покойников не видел, а видел дома покинутые, сгнившую одежду, гнилые лоскутья да кости — песцовые объедки. А больше не видел ничего.

Одуны смотрели на него с боязливым удивлением. Он побывал у покойников и подальше покойников, заехал, быть может, в двадцатую, сотую землю, ничего ему не стало, вернулся назад.

— Расскажи, — попросила Моталка.

Она положила свою узкую смуглую руку на плечо брата, потом переложила ее на плечо жениха.

— Нам расскажи, — сказала Моталка просительно, — пусть наше будет.

Еще с раннего детства она была особенно охоча до затейливых сказок и басен, какие в ходу у одунов, и постоянно выбирала себе сказочку и объявляла ее своим особливым владением.

— Я расскажу, — согласился Кендык. — Было на восьмой день, наехал на поселок. Землянки и амбары есть, невода и лодки, и челноки, посуда, котлы, а нету людей. Вот я вышел на берег, подниматься на гору не стал, а с берега кликнул: «Досельные деды, если вы тут и ваши досельные глаза меня видят, помогите мне выйти на новую дорогу». Так я кричал, но никто не ответил. «Отцы отцов, прадеды прадедов, благословите Кендыка на новую жизнь», — так я кричал, но никто не отозвался.

«И я их обругал и сказал: «Молчите вы, видно, нет вас вовсе, все обман, ложь, старые выдумки. Есть только гнилые лоскутья и ломаные бревна да кости — песцовые объедки».

— Дальше говори, — просила Моталка, увлеченная странным рассказом. — Ужели никто не отозвался?

— Нет, видно, мертвые живым не помогают, — со вздохом отозвался Кендык.

Он почувствовал себя на мгновение старым Кендыком, плотью от плоти и костью от кости этих лесных полудиких людей, заброшенных в глуши, но он хотел их вытащить из этой обнищалой и унылой земли и вести их вперед. И в эту минуту одуны почувствовали в этом почти незнакомом комсомольце родного, своего.

— Что есть будем? — спрашивал Василко.