Воскресшее племя

Впрочем, тяжелые машины остались еще далеко позади. Кендык на белом самолете умчался вперед. Он подлетает уже к родному селению. Он видит знакомую протоку, песчаный остров, прибрежные тони, некогда истоптанные его босыми ногами. Убогие дома, шалаши, вешала для неводов, жерди для сушки рыбы. Вот Коркодым, родное селение. Железная птица снижается и плавно садится на лугу, подпрыгивает вверх, садится опять. Поселок такой же, как прежде. Та же рыба, и так же ее мало. Голодные собаки, ветхие, изношенные лодки, покрытые заплатами.

Рыбы мало, но всюду тот же знакомый запах гниющих обрезков, потрохов, рыбьих голов.

Все по-прежнему. Ленивое время как будто совсем остановилось над рекой Шодымой.

Люди в поселке наконец зашевелились. Крылатая лодка вывела их из тупого равнодушия. Сбегаются старые и молодые, старики и старухи, женщины и дети.

Нет, время не остановилось. И люди изменились. Нет главнейших стариков. Чобтагир отдал себя духам, старый Шоромох тоже ушел по далекой дороге, откуда никто не приходит назад. Только старая Курынь как будто зажилась навеки. Она в поселке старше всех и летами, и значением. Женщины ходят теперь на охоту наравне с мужчинами.

Только четыре коротких года прошло со времени бегства Кендыка от страшного убийства, но за эти немногие годы выросли мальчишки и девчонки. Мальчишки стали юношами, девчонки — невестами. Сестричка Моталия тоже стала взрослой девушкой. Бывший товарищ Кендыка Чепкан глядит на нее таким ласковым взглядом, как будто на теплую лепешку, и вот он запел о ней свою новую песню, известную на всей Шодыме:

Когда я смотрел на нее,
Стан точно молодая лиственница.
Когда я смотрел на нее,
Лицо словно пожелтевшая хвоя,
Глаза у нее как две черных бусины,
Кудри у ней как черные беличьи хвосты.
Сшитые вместе, как будто бахрома.
Когда подняла свои очи,
Словно блеснули серебряные шейные гривны,
Когда подняла свое лицо,
Словно серебряное грудное солнце.
Милая, взгляды ее на мне,
Как месяц играет на воде.

И Моталия запела про своего молодого Чепканчика:

Чепканчик стоит,
Как молодая рябина,
На плечах его волосы,
Как пышные листья.
Весенний день слишком длинен.
Вечера дождаться не могу.
Когда стемнело, шум услышала.
Взволнованным сердцем взглянула
Сквозь отверстие шатра,
Чепканчик стоит.

И опять запел Чепканчик:

Она была как снежинка,
И глазки у ней как изюминки,
Брови у нее как сажа,
Волосы у нее как черный мох,
Сама она светит, как плошка…

И девушка тотчас ответила:

Матушка, Шодыма-река,
Кости его как ствол горного ясеня.
Матушка, Ясашная-река,
Кости его как молодая листвень.
Волосы его красные, как хвоя лиственницы.
Сквозь дырку в палатке я на него смотрела.
Вот он пришел, мое чрево взволновалось,
Утроба взволновалась, и я упала на подстил.

Но кроме любовных утех и состязания в пении, молодое поколение видело много новых вещей. Положим, чаще всего не своими глазами, а глазами рассказчиков, бывалых и знающих людей.

Рыбаки и звероловы на реке Шодыме не очень разбираются между самолично виденным и только слышанным из других уст. Таким образом, коркодымские мальчишки узнали и про сани с круглыми полозьями, про крылатое судно из полого железа и про многое другое. Жизнь наконец захватила их также и повела вперед вслед за другими. А вот про товарища Кендыка одунские мальчишки не слышали нового. Было старое предание о небесном Кендыке, который приходит и приносит подарки и знания. Он будто приходит для каждого поколения снова и снова. Был тридцать лет назад на реке Омолоне, а пять лет назад на реке Шодыме, а еще через пять лет он придет издалека, из русской земли, и принесет погибающим одунам много пищи, много табаку и ружей. Пять лет назад он улетел на крылатом челноке под небеса, верхом на орле улетел, как Иванко, юкагирский сын, нырнул в занебесное отверстие верхом на крылатом орле. Пробрался сквозь отверстие в подножии Полярной звезды и, как время придет, опустится обратно прямо к ним.

И когда он улетал, было у него с собою лицо на бумаге, под лицом были словесные знаки. Он прочитал эти знаки, и вошла в него мудрость.