Воскресший гарнизон

– Признайтесь, Отшельник, что вы пощадили Софи, и она ушла отсюда здоровой и даже бодрой.

– Ушла, – кивнул художник, не отрываясь от своего творения.

– И где она может быть теперь?

– В вашем отсеке. Ефрейтор провел ее туда.

– Почему не вы?

– Я рисую.

– Убедительный ответ, – признал Штубер.

– Это правда, что вы постараетесь переправить меня в свой замок, где я смогу рисовать и заниматься скульптурой?

– Мне давно хотелось предложить вам это, Орест. Но теперь можно считать, что особых преград не существует. Только что я побеседовал об этом со Скорцени и с комендантом. Возражений не последовало. Теперь следует подготовить соответствующее удостоверение личности. Но… Если вы решитесь бежать из замка, то Софи сразу же расстреляют. Вас поймают и тоже казнят. Или же подбросят СМЕРШу информацию о том, что вы – агент германской разведки и в лагере предавали своих товарищей.

– Я не стану убегать, – хрипло проговорил Орест. – Я рисовать хочу.

– Благоразумно. До конца войны не так уж и много осталось, поэтому главное сейчас – выжить, а потом уже будем думать о том, как вам проведать свой дом.

– Мой дом там, где мне хорошо работается.

Штубер приблизился к «полотну» Ореста и внимательно присмотрелся. Сюжет картины его потряс: крестьянин стоял на краю поля, сплошь «колосящегося» могильными крестами, и размашисто косил их…

– Много у вас найдется подобных сюжетов, мастер Орест?

– Найдется. Сюжетов много, бумаги мало. Потом я буду рисовать их на больших холстах.

Он сдвинул с места одну из больших гранитных заготовок, под которой открылся тайник с рисунками. Как оказалось, для набросков своих Отшельник использовал все, что попадется под руку: тетрадные листы, обрывки газет, даже сигаретные пачки.

– Главное для вас – запечатлеть новый замысел, пока он не потерял своих очертаний, так я понимаю?

– Я уже потерял великое множество замыслов, – мрачно признал Отшельник. – Времени нет, бумаги нет.

– Почему же вы не попросили у меня, ну, хотя бы бумаги, цветных карандашей? – спросил штурмбанфюрер, рассматривая рисунки. На каждом из них действительно был запечатлен какой-то необычный сюжет, большинство из которых напоминали кошмарные видения.

– Вы приказали вырезать «Распятия» и я вырезал.

– Но я не знал, что вам являются такие видения. Очевидно, вас сдерживало что-то другое. Рассчитывали взять все это с собой в побег?

– Вряд ли отсюда удалось бы бежать. Просто рисовал. Не мог не рисовать.

– Так почему не обратились?

– Вы ведь эсэсовец.

– Да, эсэсовец.

– Значит, фашист. Такой не поможет.

– Но ведь до сих пор только я и спасал вас. И потом, почему бы вам не вспомнить, что я дворянин из древнего рода и офицер?

– Мастера вы боялись потерять, который бы умел создавать «Распятия». Потому и спасали.

– Тоже верно: боялся, – безинтонационно как-то признал Штубер. – Давай договоримся: разбираться, кто был эсэсовцем и фашистом, а кто, наоборот, коммунистом и энкаведистом; и кто больше повинен в этой войне и в репрессиях против собственного народа – коммунисты или фашисты, будем после войны. Да и разбираться, по всей вероятности, будут без нас. Я же могу лишь обещать, что отныне у вас будет много бумаги, много холстов и много красок. И мой вам совет: больше и чаще прислушивайтесь не к ненависти своей, а к таланту.

Несколько штрихов Орест нанес на бумагу в полном молчании, но чувствовалось, что он занервничал и рисунок «не идет».

– «Распятия» мои тоже отсюда увезут? – спросил он, видя, что Штубер удаляется.

– Вы хотели бы, чтобы их оставили здесь?

– Кому они нужны будут в брошенных подземельях? А там, на земле, хоть кто-то да помолится на них.

– Один из флигелей родового замка «Штубербург» мы превратим в «Музей мастера Ореста». Если вы попытаетесь разнообразить свои скульптуры, в частности, фигуры Христа, от ворот замка до двери музея будет вести Аллея Распятий. Фотографии которой обойдут все ведущие газеты мира.

– Правда, там будет указано, что значительная часть этих скульптур была изготовлена в подземельях «Регенвурмлагеря», в мастерской «СС-Франконии», где скульптор пребывал в роли военнопленного.

– А почему вы решили, что это умалит их достоинство? Уверен, что именно это обстоятельство создаст Аллее Распятий особый шарм, подогреет интерес и к личности автора, и к его творениям.

28

Софи спала в его постели сном праведницы. Раздетая, с оголенной грудью, она лежала под солдатским одеялом, разметав руки и призывно как-то подогнув ноги. На фотографии она могла бы напоминать спортсменку, запечатленную в момент взлета над ямой по прыжкам в длину.