Воскресший гарнизон

– Кстати, две первые выставки ваших работ священники помогли мне устроить еще в Одессе, весной сорок второго. Одну из них, выставку репродукций – в витрине магазина на Гитлер-штрассе, как именовалась тогда Дерибасовская, а вторую, выставку уже собственно работ, – в фойе Румынской оперы. О выставке работ писала газета «Молва», смотреть её приходили сам Петр Лещенко и известная одесская певица Вера Белоусова[53]. Отдельные работы из коллекции иеромонаха Максима осматривали во время своего визита в Одессу король Румынии Михай и королева-мать Елена. Правда, меня в это время в Одессе уже не было, но это не важно[54]. К слову, две ваши иконы одно время были вывешены и освящены в кафедральном соборе на Пушкинской. Какова их дальнейшая судьба, не знаю.

Отшельник перевернул последнюю страницу буклета, задержал его у груди и умоляюще посмотрел на Софи.

– Нет, Огест, здесь вы его не получите. В ближайшие дни вас отправят в замок штурмбанфюрера Штубера, снабдив при этом документами остарбайтера. Возможно даже, что я сама увезу вас отсюда. При еще более благоприятном исходе останусь рядом с вами, чтобы заниматься сбытом работ, организацией выставок и тому подобное.

– Неужели это возможно, София?

– Вы получите больше свободы, а главное, получите краски, кисти, холсты и скульпторские инструменты. Когда это произойдет, вы должны понять, что войны для вас больше не существует. Есть Лувр, есть Эрмитаж и Дрезденская картинная галерея, лучшие выставочные залы Рима, Мадрида, Лондона, Нью-Йорка. В них и сокрыта ваша цель. Война вас больше не касается. Как только будет заключен мир, мы решим, каким образом устраивать вашу судьбу дальше – где жить, какое гражданство принимать, в каких банках открывать свои счета. Помните, как в свое время мы мечтали о том, чтобы добиться права на небольшую такую нишу – очертила она в воздухе четырехугольничек – на одной из стен Лувра?

– Помню, конечно.

– Так вот, как это ни парадоксально, именно благодаря войне мы оказались очень близки к этой мечте.

Софи умолкла, позволяя Оресту осмыслить все только что услышанное. В мастерскую заглянул какой-то ефрейтор. Увидев Отшельника сидящим, да к тому же с книженцией в руках, он рявкнул, почему тот бездельничает и почему не приветствует германского солдата, и вырвал буклет из рук. Еще через мгновение к нему метнулась сидевшая в тени обер-лейтенант Жерницки. Изъяв буклет из рук солдата, она презрительным взглядом окинула тщедушную скелетообразную фигурку и, по-матерински старательно поправив лацкан его шинели, прошипела:

– Пшел вон, рядовой.

– Извините, госпожа обер-лейтенант, но я… ефрейтор.

– Доложите начальнику службы безопасности лагеря штурмбанфюреру фон Штуберу, что вас разжаловали. Еще раз сунетесь сюда, рядовой, пристрелю. – И, мгновенно забыв о его существовании, повернулась лицом к Отшельнику. – Кажется, мы остановились на вашей семейной жизни.

– Но об этом мы… – пробормотал Гордаш, вновь опускаясь на топчан.

– Нет, Огест, – сурово прервала его Софи, – какие бы доводы вы ни выдвигали, все равно набиваться вам в жены я не стану.

– Но я ничего такого и не говорил. Мы вообще не касались этой темы, потому что…

– Мало того, я не уверена, нужна ли вам семья как таковая. «Женщины для вдохновения» – бесспорно. Без них мастерская художника бесплодна, как обитательница старческого приюта. Но, если помните, даже в советской Одессе проблем с женщинами у мастера Ореста никогда не возникало. Впредь их тоже не будет. Поклонницы, ценительницы иконописи и скульптуры, просто красивые, ищущие приключений бездельницы… Все они окажутся у ваших ног, Огест, все.

– Но все это сбудется когда-то, – умоляюще взглянул на неё Отшельника. И Софи все поняла.

– В ресторанчике «Богема», расположенном на Монмартре, – объясняла она, отойдя в закуток соединенной с мастерской кладовки, заставленной и заваленной заготовками и какими-то инструментами, – за вами постоянно будет числиться столик, на котором будет красоваться табличка «Закуплен художником Орестом», а рядом с Елисейскими полями будет располагаться ваша парижская мастерская. Одна из нескольких, разбросанных по разным столицам мира, – шептала она, отдаваясь в той единственно возможной позе, принять которую позволяли «походно-полевые условия» этой коморки. – И любовные ложа у нас с вами когда-нибудь будут размером с футбольные поля.

26

– Насколько мне помнится, – прогрохотал своим камнедробильным басом Скорцени, устраиваясь на заднем сиденьи машины лжефюрера, рядом с комендантом, – наш великий естествоиспытатель Штубер мечтал превратить Отшельника в зомби.

– Стоит ли?! – возмущенно удивился Лжегитлер.

– А что, «зомби-творец»… Согласитесь, в этом что-то есть.

– Зомби-солдаты – это мне понятно, Скорцени. А вот зачем нам зомби-скульпторы – решительно покачал Великий Зомби головой, – этого я не пойму.

– В виде эксперимента, мой фюрер. Само создание «Регенвурмлагеря» – величайший из экспериментов человечества. Так почему бы в его рамках не провести еще один, связанный с Отшельником?