Воскресший гарнизон

– Что-то вы путаете, лейтенант. Катакомб с таким названием под Одессой не было и нет. Во всяком случае мне о них ничего не известно, хотя детально знакомился с картой расположения всех катакомбных узлов.

– Вы правы: нет. Выходит, действительно бывали в тех краях, – сознался лейтенант в попытке проверить барона на вшивость. – Значит, имели в виду усатовские.

– Нет, назывались они по-иному. Ага, вспомнил: мы спускались в катакомбы в районе села Булдынки, неподалеку от лимана и дороги, ведущей на Николаев.

– Даже название села запомнили? Действительно, есть там катакомбы, так что теперь уже сомнений быть не может, – окончательно сдался Корнеев. – Очевидный факт.

– Только не убеждайте, что партизанили там.

– Партизанить не пришлось, а жил я в поселке Кривая Балка, под самой Одессой.

– Знаю, был в этом поселке, – произнес Штубер, однако замечания его русский не воспринял, предпочитая предаваться собственным воспоминаниям.

– Прадед мой, дед, отец, братья – все шахтерами работали, «камнерезами», как они себя называли. В кривобалковских катакомбах, которые смыкались с нерубайскими. Все детство моё там прошло, работать тоже там начинал, а затем уже поступил в училище, потом – в техникум… – лейтенант вспомнил о чем-то своём, далеком и теперь уже навеки уходящем, и все равно мечтательно вздохнул. – Расскажи кому-либо, что дед мой даже жил в катакомбной пещере, и не только он один – не поверят. И это в двадцатом столетии, на окраине всемирно известной Одессы!..

– Теперь понятно, почему для рейда в подземелья «Регенвурмлагеря» избрали именно вас, – задумчиво кивал Штубер, прохаживаясь по тесноватой, в четыре шага выработке. – Были уверены, что уж вы-то здесь не запаникуете. – И, не давая опомниться Корнееву, сказал:

– Все, лейтенант, благодарю за компанию. Нам пора прощаться. Единственное, что я могу сделать для вас, это позволить умереть достойно. И только потому, что вели вы себя, как подобает офицеру.

Лейтенант перевалился на левый бок и ошалело уставился на штурмбанфюрера. Барон настолько разговорил его, что на какое-то время диверсант попросту забыл, что свидание их будет коротким и что исход его предрешен. Причем приговор германский офицер «зачитал» ему в самом начале встречи. А как же хотелось, чтобы беседа эта была продолжена! Сколько обыденно житейского, человеческого вдруг открылось ему в этих воспоминаниях офицеров двух враждующих армий!

Впрочем, Штубер уже не обращал на него внимания. Проделав какие-то манипуляции с пистолетом, он сказал:

– Растягивать это удовольствие не будем. Исповедь вашу мы уже выслушали, а на предсмертную молитву десяти минут вам хватит. Как считаете, лейтенант?

– Вполне достаточно, – простонал тот.

– Очевидный факт, как не раз, причем совершенно справедливо, сами же вы изволили заметить. Курок уже взведен, – кивнул барон фельдфебелю Зебольду в сторону двери, предлагая выйти. – Осталось только нажать на спусковой крючок. Кстати, напомню, что у любого раненого диверсанта выбор сведен до минимума: либо он сам добивает себя, либо добивают его. Или, может, я не прав?

– Без молитвы тоже обойдемся, – простонал лейтенант.

– Вдобавок ко всему, еще и безбожник?

– Так уж случилось, – признал лейтенант.

– Поскольку, по утверждению самого Отто Скорцени, всем диверсантам место уготовано исключительно в раю, то это, наиболее мизерное из всех ваших прегрешений, Господь вам снисходительно простит.

– Ну, если это говорит сам Отто Скорцени!.. – зло усмехнулся русский. – Поверим ему на слово.

– Зря вы так, лейтенант, о Скорцени, покровителе всех диверсантов земли нашей.

– Вздернут когда-нибудь покровителя вашего вместе с нами.

– Не исключено, – вдруг совершенно спокойно признал барон. – Мираж в виде виселицы в конце жизненного пути всякий диверсант должен воспринимать как вполне реальное видение.

Штубер заметил, что лейтенанта начало знобить, причем связано это было не с ранением. Шок, постигший его во время ранения и захвата в плен, давно прошел, а благодушное отношение офицера СД как-то незаметно вернуло ему веру в то, что еще не все потеряно. Убийственность спектакля, который Штубер обычно разыгрывал в подобных ситуациях с участием Зебольда и самого обреченного, как раз в том и заключалась, что поначалу смертнику возвращали некую надежду на спасение, а затем резко обрывали ее, словно паутину на ветру.

– То, что вы – безбожник, Господь вам кое-как простит. В конце концов, не вы виноваты, что на каждого истинно верующего в Бога на этой планете приходится до тысячи истинных безбожников. А вот того, что пренебрежительно отозвались о покровителе диверсантов Скорцени… Тут уж и сам Господь бессилен. Как, впрочем, и дьявол, который тоже вам не простит.

Диверсант пробормотал в ответ что-то нечленораздельное, однако барон не стал уточнять, что именно. Он положил пистолет на лежанку у бедра раненого и не спеша вышел.

– Песчаные часы кончины вашей запущены, лейтенант, – произнес уже из-за порога.

10