Восьмерка

– Что я на своем месте. Что я заслужила.

– А я ничего не чувствовал. Только желание поспать и пожрать.

– Вас что там, не кормили?

Я морщусь, не отвечая.

– Пойдем тогда прямо сейчас поедим, у меня есть деньги. Я тебе борщ закажу, котлет, – она все это вполне серьезно произносит. – Тут в парке есть кафе для приблудных партизан. Борщ делают вкусный, горячий!

Мне становится смешно и хорошо на сердце.

– Не надо мне ничего заказывать. Покажи мне лучше что-нибудь.

– Что показать?

– Что-нибудь такое.

– Ты уже видел, – говорит она, но сразу же пересаживается ко мне на колени, ловким движением стягивает свитер, сразу же расстегивает лифчик...

– Твари! – вдруг вскрикивает она, глядя через мое плечо куда-то в заросли и деревья.

Соскакивает с меня, тут же, не прикрываясь, вспрыгивает на лавку.

– Эй, выблядки! – кричит она кому-то вслед. – Я сейчас вам устрою тут!..

Потом еще долго не может успокоиться и все ругается, как они вообще посмели за нами подглядывать: найти бы их да избить до страшных синяков.

Мы поднимаем и долго отряхиваем мою куртку и ее, кажется, плащ, которые в силу некоторых обстоятельств оказались на деревянном полу беседки.

– Что ты ругаешься, – смеюсь я. – Ты же сама...

Она удивленно смотрит на меня.

Набрасывает верхнюю одежду, выходит из беседки.

Не оглядываясь, на ходу влезая в рукава, удаляется все той же тропкой.

– Мужчины придумали мораль и еще эту... целесообразность – женщины бы этого не придумали никогда, – говорит она громко, зная, что я спешу за ней.

– Мы первые это затеяли, – посмеиваюсь я все о том же, с чего начался разговор. – Нехорошо же.

– Облизал чужую жену и теперь говорит, хорошо или нехорошо, – строго отвечает она.

Я этой ее строгости не боюсь, я боюсь только ее спокойствия.

– Мужчины придумали богов, женщинам бы это в голову тоже не пришло, – продолжает она. – Еще они придумали любовь между мужчиной и женщиной.

– Обычно все считают, что это женщины ее придумали, а мужчины навязанной им любви стремятся избежать, едва протрезвеют, – подзуживаю ее я.

– Ерунда, – не соглашается она. – Мужчины ее придумали. Для начала они намечтали себе склонность женщины к плотскому пороку – женщины согласны с этими фантазиями до вполне определенного предела... А потом мужчины пошли дальше и придумали любовь. Не помню, кто первый начал: греки, Шекспир или Петрарка, – но точно не женщина.

– А у женщин нет любви к мужчинам?

– По большому счету женщина не желает делать любовь с мужчинами, – объясняет мне она. – Женщина желает делать ребенка, и чтоб один мужчина потом ходил вокруг нее и ребенка. А та женщина, что желает делать любовь с мужчинами, – ребенка убивает. Ребенок в таком случае совершенно ни к чему.

– Я не понимаю, – признаюсь я.

– Я же тебе сказала, что ты молодой и дурак. Та, что выбирает мужчин, – убивает своего ребенка. А та, что выбирает ребенка, – убивает своего мужчину. Такой вот закон. Просто запомни его.

– А ты откуда это знаешь?

– От природы. Видимо, я должна была родиться мужчиной, но что-то перепутали, и теперь я женщина. Про мужчин я все знаю. Женщиной быть гораздо интереснее.

– ...так не бывает, что от природы, – не соглашаюсь я через минуту.

– Ладно. Внимательно наблюдала за родителями, – отвечает она.

Я до сих пор разговариваю с ее затылком.

Меня давно удивляет это ее качество: после телесных забав она всегда выказывает мне свое легкое отторженье. В то время как я испытываю к ней необычайную, задыхающуюся нежность. Говорят, что у мужчин и женщин обычно все бывает ровно наоборот.

– Зачем же ты вышла замуж? – спрашиваю я.

– Находилась в характерном заблуждении, что у меня все будет иначе.

– Как ты живешь с мужем? – спрашиваю еще через минуту.

– Хорошо, – спокойно отвечает она. – Мы хорошо живем. Хорошая семейная жизнь – она беззвучная и тайная. Жена, к примеру, говорит: «Что ты там делаешь, иди обедать!» Сама думает: «Как я ненавижу твою поганую морду, кто бы знал!» Он не отвечает раз, и два, и три. Потом появляется на кухне, опять чем-то недовольный, зато молчаливый. «Что-то случилось?» – спрашивает она, хотя внутри вопрос звучит так: «Чем ты опять недоволен, псина?» Он возит вилкой в тарелке и, якобы не желая скандала, говорит: «Можно, не буду отвечать?» – «Можно, – отвечает она, пожимая плечами. – Но мы могли бы поговорить. Тебе нечего мне сказать?» – «В другой раз», – отвечает он, из последних сил улыбаясь, хотя мысленно в это время кричит: «Сука ты сука, гребаная ты мразь, закрой ты рот свой, наконец!» Все это – хорошая жизнь. А есть еще плохая. Точно такая же, только вслух.

Я нагоняю ее, ловлю рукав, резко разворачиваю к себе.

– Так нельзя жить, ты понимаешь? – уверенно говорю я, и она впервые отворачивается, ей совсем не хочется объясняться со мною рот в рот.

– Когда у меня будет ребенок – вы мне все будете не нужны, – отвечает она спокойно.

Выдергивает свою руку и, нагнув, а потом со злостью обломив ближайшую ветку, начинает бить ей по другим ветвям.

– В женском мире мужчина не главное, – чеканит мне злая цыганка. – Он придаточное. Еще одна часть тела, за которой приходится ухаживать, даже когда нет никакого желания.