Восьмерка

Я сажусь прямо на землю.

– Где ты всего этого набралась? – выкрикиваю я. – Кто тебе все это наговорил? Это все неправда!

Собрав с земли грязную листву в кулак, я бросаю в нее этим – ничего не долетает, только рука моя вся измазана.

Сижу, и кусаю свои колени, и держу себя за шнурки на ботинках.

Сначала была тишина – наверное, она стояла не двигаясь. Потом подошла ко мне и присела рядом. Какое-то время сидела, не шевелясь. Я так и держал джинсовую ткань на коленке в зубах, чтоб не разрыдаться.

– Я тебя люблю, – услышал я.

Она взяла мою голову в руки бережно, как глиняную, только что вылепленную, хрупкую, с мягким темечком.

– Не плачь, мой маленький, – попросила она, целуя меня куда-то в лоб, в брови. Мне показалось, что она разговаривает не со мной, а со своим сыном и впервые целуется с настежь раскрытыми, хоть и какими-то ослепшими глазами... но я тут же погнал эти мысли от себя.

– Нагадай мне... – попросил я, отыскивая ее рот и все никак не умея поймать его.

– Такую же, как я? – спросила она.

– Нет, тебя нагадай. Тебя.

II

Сколько-то лет спустя, в автобусе, я увидел ее снова. Она сидела на тех креслах, что сразу за спиною водителя. Смотрела в салон, никого не видя.

Я расположился в самом конце автобуса и заметил ее не сразу. Сначала следил за дорожными видами, потом рассматривал свой билет, а засунув его в карман, какое-то время лениво шарил там пальцами – на месте ли ключи, зажигалка, сигареты...

Поднял глаза, и задохнулся, и дрогнул головой, как будто на ресницы и веки откуда-то задуло огромным и резким жаром.

Что-то, быть может, действительно странное произошло с моим лицом: она мельком взглянула на меня, но тут же, не узнав, отвернулась.

Это была она, со своей цыганской смуглой кожей, быстрым взглядом, чуть надменными губами, чернобровая – только отчего-то гораздо моложе, чем в те дни, когда я видел ее последний раз.

Я уже начал суетное и нелепое движенье рукой, чтоб взмахнуть ей, еще раз обратить ее внимание на себя – сосед, сидевший через проход, удивленно скосился на меня... – и только тут я догадался, что это не та цыганочка, а какая-то другая – но с тем же, с тем же, тем же лицом.

Еще несколько остановок я рассматривал ее – отличий, кроме очевидной юности, не было никаких. Она давно заметила мой взгляд и сидела со строгим и даже несколько рассерженным видом.

Наконец, она поднялась – и рост у нее оказался тот же или почти тот же.

И все то, что можно было угадать под плащом, было, кажется, схожим.

Я сидел ровно до той секунды, пока не открылись двери, и только тут встал, и поспешил на выход, вслед за нею. По легчайшему движенью ее головы было заметно, что она видела, как я поднимался.

Она пошла по тротуару, вдоль дороги, я сразу ее нагнал.

– Не сердитесь, бога ради, – попросил я, вставая перед ней. – Просто вы мне очень понравились.

– Я не знакомлюсь на улицах, – сказала она равнодушно.

Голос был не совсем ее, то есть не той цыганки, – но все равно очень женский, явно исходящий из теплого и гладкого женского тела. И потом рот – он даже не напоминал – а был все тем же ртом, который я уже выучил однажды наизусть. Странно, конечно, но возникло мимолетное чувство удивления от невозможности немедленно ее поцеловать.

Я назвал свое имя.

– И что? – спросила она.

Я пожал плечами.

– Мне некогда, – едва слышно произнесла она и обошла меня.

Некоторое время я разглядывал, как она уходит.

Нет, это невозможно было упустить: глядя на затылок, с которого я когда-то ладонью стирал первый снег, я снова впал в неистовую уверенность, что это она – она! А кто же?

Свернув в проулок, двором обежал один из домов и снова вышел на тротуар.

Стоял, прислонившись плечом к светофору, глядя не на нее, подходившую слева, а вперед, на мчащиеся в разные стороны автобусы и легковые.

Она встала на красный метрах в двух, поджав губы.

– Вы сказали, что не знакомитесь на улицах, – но сами уже знаете мое имя, – громко сказал я.

На меня посмотрели все пешеходы, столпившиеся у светофора, кроме нее.

– А я знаю ваше, – добавил я уверенно и только тут прямо и с улыбкой взглянул в глаза кем-то возвращенной мне цыганки.

– Ну и как же меня зовут? – спросила она, чуть дрогнув губами.

Я назвал то имя, которым ее звали сколько-то лет назад.

Она удивленно засмеялась и шагнула ко мне навстречу.

Неужели ж ее могли звать иначе.

– Заедешь за мной? – спросила она у подъезда.

– Ну да, – радостно кивнул я. – Зайду.

Она вскинула брови, затем кивнула и попыталась набрать код на двери. Почему-то не получилось, и она сняла перчатку с правой руки.

Здесь я заметил первое смешное отличие: она была не в варежках.

И еще ее пальцы были заметно короче. А ногти наглядно длиннее.

– Ну, пока, – снова попрощался я; и она снова, без улыбки, чуть строго кивнула.

«Как тогда... как – та!» – подумал я, готовый захохотать.

Заняться мне оказалось совершенно нечем, домой ехать было далеко, да и что там, в пустой квартире, делать неудачнику и маргиналу. Так что я отправился гулять.

Ненавижу гулять.

Единственное спасение: по дороге придумать себе заведомо бессмысленное дело.

И немедленно исполнить задуманное.