Восьмое делопроизводство

— Владимир Гаврилович действительно человек на своем месте. С его приходом сыскная сильно подтянулась. Что касается Зверяки, то здесь особый случай. Для убийц задача спрятать труп всегда трудная. Что они только не делают: разрубают на части и разбрасывают в разных местах, сжигают в печи, растворяют в кислоте, посылают багажом на железной дороге… Отставной бомбардир, не семи пядей во лбу, выбрал самую лучшую тактику. Он зарывал тело в лесу, всегда очень тщательно маскируя могилу. Экипаж свой собственный, жертвы безрассудно позволяли увезти себя в глухие аллеи… Выходило, что человек просто пропадал. Мало ли какие для этого были причины? Кто-то от неразделенной любви прыгнул в Неву и его унесло в залив. Кто-то сбежал от надоевшей жены. Третий задолжал денег и скрылся от кредиторов. Полиция совершенно права, что не открывает дознания по каждому случаю исчезновения человека.

— Но ведь есть же очевидные преступления! С явно криминальным душком.

— Есть, и в трех эпизодах Филиппов чуял неладное и пускал сыщиков в работу. Однако ни улик, ни свидетелей Зверяка не оставлял. Повторю: тут особый случай.

Премьер-министр вынул из стола и положил на край лист бумаги и какую-то коробочку.

— Вот, возьмите. А Филиппову шиш!

Товарищ министра почтительно принял вещи и передал директору департамента, а тот — чиновнику особых поручений. Лыков прочитал. Это оказалась выписка из Высочайшего приказа. Статский советник награждался всемилостивейшим подарком: золотыми запонками с изображением государственного герба, с занесением в формуляр.

— Уж не знаешь, чем вас награждать, — желчно произнес Столыпин. — Все ордена собрал. Таких запонок нет?

— Нет, ваше высокопревосходительство.

— Это за маниака.

— Благодарю!

Столыпин встал, одернул китель и протянул сыщику крепкую ладонь:

— Его Величество повелели передать, что весьма довольны вашим служебным рвением. И остаются к вам благосклонны.

Алексей Николаевич не успел ничего ответить. Премьер сел и снова нахмурился.

— Итак, две банды вами ликвидированы. Но третья почему до сих пор на свободе? Она ведь самая опасная?

— Увы, Петр Аркадьевич, — вздохнул статский советник. — Она же и самая умная. Главарь знает все наши приемы. Есть версия, что он агент сыскной полиции, настоящий или бывший.

— Подозреваемые имеются?

— Сразу двое, и те не наверняка. Как оскорбить людей недоверием? Приходится вести дознание в секрете от них, что создает дополнительные сложности.

— Смотрите, — Столыпин опять поднялся, давая понять, что разговор окончен. — Если будет новый налет и с жертвами… На вашей совести.

Лыков с Зуевым вышли, а Курлов остался — ему предстоял собственный доклад. Нил Петрович поплелся по коридору в свой подъезд. Лыков шел рядом, сжимая в кулаке Высочайший подарок.

— Дай поглядеть, — попросил директор. Осмотрел запонки и одобрил: — Ничё…

Потом вздохнул:

— Ишь как. Будут жертвы — значит, на твоей, Алексей Николаич, совести. Уже заранее объявил виноватого. Вся полиция их поймать не может, пора крайнего назначать, и он в моем департаменте!

Лыкову вся эта словесная муть была не интересна. «Альфу» действительно пора раскассировать. И он, Лыков, до сих пор этого не сделал. Конечно, виноват.

Едва он вошел в свой кабинет, как на столе тренькнул телефон. Лыков снял трубку и услышал голос Филиппова:

— Алексей Николаевич! Вы не могли бы прямо сейчас подъехать в морг Петропавловской больницы?

— Что случилось? — напугался делопроизводитель.

— Да тут необычное дело… Очень странный покойник. Никто из нас никогда не видел таких ран, даже доктор затрудняется. Может быть, вы что-то подскажете?

— Выезжаю.

Лыков застал в морге целый консилиум: начальник СПСП, его помощник коллежский асессор Маршалк и чиновник для поручений Мищук. Алексею Николаевичу показали тело. Мужчина лет сорока, с ухоженными руками и напомаженной головой. Под левым ухом рваная рана, будто ткнули чем-то острым, и потянули.

— Вот. Спорим, никак не решим, какое оружие использовали. Не нож, поскольку нет разреза. Кинжал? Но почему тогда рваные края?

Лыков бесцеремонно запустил в рану палец, поковырял внутри и вынул.

— Знакомая картина.

— Да? — сделал стойку Мищук. — Откройте тайну!

— Его убили «приказчиком».

Сыскные недоуменно переглянулись, и Филиппов спросил:

— Каким еще приказчиком? Вы не могли бы выразиться яснее?

— Это слово надо поставить в кавычки. Орудие убийства — большой железный крючок на длинной ручке, оружие тряпичников. Они называют его промеж себя «приказчиком».

— Видел такие, — вспомнил чиновник для поручений. — Ребята ходят с ними по дворам и ковыряются в помойках… Вы их имеете в виду?

— Точно так, Евгений Францевич. Видите характер ранения? Острый конец пробил шею и застрял в ней. Убийца дернул что есть силы, вырвал крючок и заодно разворотил плоть.

— А как вы догадались? — удивился начальник сыскной полиции.

— Встречал такое один раз в жизни, в тысяча восемьсот восемьдесят четвертом году.

— Давно дело было, — вздохнул Филиппов. — А сейчас вот опять. Значит, убийца тряпичник?

— Или тот, кто воспользовался его инструментом.