Восьмой день недели

— Хинди-руси, бхай, бхай! — загрохотал Дербенев, улыбаясь во весь рот, У него было прекрасное настроение. По-медвежьи обхватил за узкие плечи Анну Владимировну, звонко расцеловал в обе щеки. Обнял Владыкина. — Наконец-то до своих дорвался!

— А где же начальство? — поинтересовалась Анна Владимировна.

— Тихон просил извинить — не смог выбраться. Иранцы вроде приехали.

— Какая досада! — искренне вздохнула Анна Владимировна. — А я в Подгорное ездила, за карпами. В сметане нажарила.

— Что ж, выпьем за отсутствующих! — Дербенев по-хозяйски принялся срывать «шапочки» с бутылок.

Анна Владимировна встала. Вышла на кухню, вернулась с блюдом, от которого шел ароматный запах. Откинула тяжелую крышку. На блюде лежали маленькие карпы в окружении жареных опят.

— Ого! Под такую закусь сам господь бог велел! Обычно немногословный, после первой рюмки Дербенев становился разговорчивым, заглушал всех, словно выговаривался за прежнее молчание.

— До чего же быстро летит время, — взяла в свои руки инициативу Анна Владимировна, — кажется, вчера были молодыми, без износа… Эх, жизнь!.. По латыни, между прочим, жизнь значит «вита». И посему: да здравствует вита!

— На уровне! — Дербенев выпил и загрустил. Взглянул на дочь, и что-то накатило на него. Отвел взгляд, положил руку на плечо Надежды. — Споем, что ли?

Надежда молчала.

— Споем! — встрепенулась Анна Владимировна, Подперла по-бабьи подбородок ладонью, низким грудным голосом вывела:

Мне приснились сырые проталины…

Дербенев подтолкнул Владыкина локтем. Подхватил песню:

Мне приснилась трава-мурава…

Владыкин тоже присоединил свой баритон:

Мне приснилось, что я еще маленький
И что мама опять жива…

Куплет повторили дважды, потом выяснилось, что слов больше не знают.

И тогда, тряхнув головой, Анна Владимировна вывела свою, старососненскую:

Отдавали молоду
На семнадцатом году.
Ой калина, ой, малина,
На семнадцатом году,

Отдавали молоду, —

подхватил Владыкин, —

За седую бороду.
Ой, калина, ой, малина,
За седую бороду.
А седая борода
Не пускает никуда
Ой, калина, ой…

— Хватит! Завели панихиду! — Дербенев резко отодвинулся от дочери, блестя захмелевшими глазами. Обнял Владыкина.

— Понимаешь, Серега, сколько езжу, столько диву даюсь: лучше России земли нету. И в Бхилаи тоже, помню, влезли в тоннель, глядь — двое дымоход выкладывают. Враз про тебя вспомнил. Славянин учит индуса. На двух языках чешет. «Здорово, говорю, земляк!» — «Привет!» — «Жарковато у вас?» — «Ничего, в аду жарче будет». — Дербенев загрустил, мысленно возвращая себя в далекую страну. — Жил, представляешь, какой-нибудь Аббас, словно колючка в пустыне, перекати-поле. И вдруг ему звездочка с неба на счастье, нырк! Наши парни на выручку пришли. Бывало, в книжках читал — сказочная Индия. А в упор глянул… — Дербенев горестно махнул рукой.

— Трудновато живут?

— Меня за господина приняли. За мистера!

— Ты и есть у нас господин. Ну, в смысле господствующий класс, — поправился Владыкин. — Элита! Не успел уехать — всюду прорыв. Бригада плавки догревает, крик, ругань, фурмы козлятся. Радин интересовался у Зайцева: почему так? А старина прямо в глаза выдал: вот приедет барин — рассудит.

— Слышь, дочь! — Дербенев обернулся к Надежде, не в силах скрыть довольной улыбки. — Как уеду — волками воют. Что они все без меня?.. И Радин тоже…

— Радин без тебя проживет, а бригада… — Владыкин скривил губы, — все мы — рабочий класс, только классность у каждого своя. А ты, Миша, ребят в черном теле держишь. Вон у Бруно подручный и на дистрибуторе может и конверторщика подменит, пробу возьмет… Давно подметил: когда одного искусственно поднимают, разваливается бригада…

Дербенев чуть отодвинулся от стола, прищурился, Надежда видела, как закаменело лицо отца. Весь словно натянутая пружина, сейчас ударит.

— Тэкс, тэкс! С чужого голоса петь начал?

Владыкин не испугался, наоборот, обрадовался. Наконец-то! Сегодня испытывал разноречивые чувства: был рад встрече и в то же время видел — Дербенев разыгрывает какую-то несвойственную для себя роль, будто заранее заглаживает вину перед ним. А возможно, и наоборот, готовя не совсем приятный сюрприз.

Обычно все шло на семейных вечерах, словно по расписанному сценарию: обильная закуска (все в компании любили поесть), выпивка (какой же разговор насухую), затем болтали об одном и том же: мужчины о горячем стаже, футбола, кровяном давлении, женщины о неверных мужьях, блузках «лапша-секс». Все было ясно, чинно, благородно. Расходились, унося в душе удовлетворение.

На этот раз все шло по-иному. И вот — пробный камень. Владыкин, дескать, поет с чужого голоса. Не получив ответа на вопрос, Дербенев зашел с другого конца:

— Выходит, Тихон, как всегда, прав?

— А что, собственно, произошло?