Восьмой день недели

— Ух ты, — разжал опухшие губы Заварзин, — симпатяга какой! Спасибо. — Ресницы его часто-часто заморгали.

Заварзин попытался подтянуться на кровати, скривился. Он хотел попросить Радина, чтобы тот поставил его снова на кран. Ведь у него и «корочки» на право управления краном есть. Но передумал. «Когда вернусь, тогда и попрошу…»

32

Дорохин выкатил из трубочки малюсенький кругляш нитроглицерина, положил под язык. Прихлопнул папку ладонью.

— Итак, персональное дело коммуниста Радина выносится на заседание парткома. Тебе понятно, что это значит?

— Не совсем…

— Анатолий, — Дорохин был бледен, держался рукой за сердце, — словесную дуэль отложим до следующего раза, не до шуток, право слово. Я мог бы на твою голову завтра обрушить все эти громы и молнии, — кивнул на папку, — однако считаю дело не до конца проясненным.

— Хоть за это спасибо! Можете сказать, в чем обвиняюсь?

— Да. Поступили заявления Дербенева, Будько. В этой папке также акт проверки хозяйственной деятельности цеха, акт бухгалтерии о незаконной выдаче премий! И конечно, материалы последней аварии. Если прав, собери доказательства. По каждому пункту, слышишь? Жаль, заседание парткома пройдет, видимо, без меня.

— Почему?

— В больницу кладут. На обследование. Сердце малость перегрелось. Иногда забудешься, возомнишь себя молодым и двужильным, кажется, выше головы прыгнешь. Разбежишься и — шлеп оземь. — Дорохин сделал паузу, ему было трудно говорить. — И по твоим следам пройти не удалось. Времени не хватило. Силенок. — И, предупреждая вопрос, подтолкнул Радина к выходу. — Иди, иди!..

Притворив за начальником цеха дверь, Дорохин надолго задумался. Потом взял авторучку, записал на бланке около десятка фамилий. Да, с этими людьми нужно, кровь из носа, побеседовать, прежде чем решать судьбу Радина, человека, который был ему лично глубоко симпатичен. И еще он припомнил, как однажды в разговоре Радин вроде бы в шутку сказал: «Я думал, вы меня грудью прикроете…»

Вернувшись домой, Дорохин вскипятил чай, зажарил яичницу, но есть не стал. Начисто пропал аппетит. Взял газету, повертел в руках, отложил. Зазвонил телефон.

— Здравствуй, Дороха!

— Здравствуй, сестренка!

— Я звоню, боюсь прозевать приглашение на свадьбу.

— Какую свадьбу?.. Ах, да! — улыбнулся Дорохин. — Рассказывай, что нового?

— Познакомилась с любопытным человеком. Он — водопроводчик. Остряк. Говорит, с Эйнштейном родня, много общего. Во-первых, как Эйнштейн, в глаза любому говорит все, что о нем думает, во-вторых, он тоже два года из-за математики просидел в десятом классе, в-третьих, Эйнштейн, оказывается, в детстве мечтал быть водопроводчиком. И наконец, его тоже зовут Альбертом.

— Тебе повезло… Слушай, Соня, нужен совет. Обсуждаем человека. Молодого. Факты против. А я верю в него. Стечение неблагоприятных обстоятельств.

— Ты всю жизнь внушал: стой на своем, если прав. И за тебя встанут…

Фраза поразила своим подтекстом. И позже, опустив трубку на рычажок, Дорохин думал о сказанном. Долго лежал на диване, уставясь в одну точку. «И за тебя встанут… Меня ведь тоже…» Как это он забыл про тот день? Наверное, плох человек, не помнящий солдатского родства. Жизнь закрутила, годы летели, как полустанки. И сейчас Дорохин отчетливо вспомнил. Восьмого мая тысяча девятьсот сорок пятого года его вызвал командир разведки корпуса и приказал возглавить группу десантников, которая должна была доставить морским пехотинцам оружие, медикаменты и продовольствие. Моряки сидели в болотах, замкнув кольцо немецкой группировки. Десантники выполнили задание. А на следующий день фашисты капитулировали. Дорохин с ординарцем убитого командира роты — рыжеусым пожилым моряком — шел по дымящейся улице Либавы. И вдруг из-за лафета развороченной пушки выскочил фашист в черной гестаповской форме, вскинул автомат, грохнула очередь… Дорохин обвел взглядом синеющий горизонт. Но падал почему-то не он, а другой человек. Машинально Дорохин подставил руки, принимая сползающее тело пожилого ординарца, закрывшего грудью его, командира… Моряки, сняв бескозырки, молча сидели у свежего холмика земли, забросанного ветвями еще не распустившейся сирени.

Боже мой! Тогда он стоял возле могилы в каком-то оцепенении, полностью не осмыслив, что произошло. Человек погиб, даруя ему жизнь, в последнее мгновение войны. Он стоял и смотрел, как яростно трут глаза бескозырками друзья-моряки. А сейчас, лежа на диване, Дорохин вдруг, словно наяву, увидел гестаповца с дымящимся автоматом в руках, рыжую щетину ординарца, ветви сирени с твердыми почками, могилу. Упал лицом в подушки и долго лежал неподвижно…

Рано утром Дорохин позвонил в больницу. Главный врач, не скрывая тревоги в голосе, сообщил: «Электрокардиограмма готова, приезжайте после обеда». Чтобы не терять времени, поехал в конверторный. Дело Радина не давало покоя. На смене разыскал Бруно. Сразу спросил, какого он мнения о Радине. Бруно подумал немного и улыбнулся:

— У нас на взморье приливы и отливы. Нахлынет волна, переворошит берег, отойдет, и на песке — кусочки янтаря. Я понятно говорю? Как без прилива, товарищ парторг?..