Восьмой день недели

— Иногда прилив приносит пустые ракушки.

— Конечно, — согласился Бруно, — люди понимают, от какого прилива чего ждать можно. И от человека тоже.

Дербенева на месте не застал. Встретил у печи старого знакомца Ивана Зайцева. Отозвал в сторонку.

— Как жизнь, старина?

— Пока не забижают. — Зайцев оглянулся назад. — Тут слушки ходят разные. Про начальника. Навроде молодого — того… Напраслину, мол, возвел Радин на нашу бригаду, мол, чугун вам высших сортов, премии…

Зайцев надвинул на глаза каску.

— Поделом, с сильным не борись.

— Ты хочешь сказать, что…

— Николай, удивляешь ты меня, ей-богу, — разволновался Зайцев, — перед кем комедь ломаешь? Дудишь в одну дуду с Дербеневым. Знаешь, поди, что Дербень и мне жалобу на Радина составить велел. Зачем, спрашиваешь? Красиво обставить хочешь, да?.. Э, да что с тобой? Коль! — Зайцев успел подхватить Дорохина, видя, что с ним творится неладное. Хватает ртом воздух, пот заливает лицо.

Сколько прошло времени, Дорохин не знал. Сквозь вязкую пелену плохо доходили голоса.

— «Скорую», «скорую»…

— Нашатыря бы.

— Трогать нельзя.

Приоткрыл глаза. Кто-то стоит над ним — большой, расплывчатый. А голос знакомый:

— Коля! Коль!

— Нит… нитрогли… — успевает шепнуть Дорохин и проваливается в бездонную пустоту.

* * *

На улице пуржило. Колючие снежинки постукивали в окно, наметали бугорки на карнизе. А в палате тепло и тихо. Дорохин часто погружался в полудрему, и ему чудилось, будто шагает он по завьюженной улице, прикрывая лицо краем воротника, стискивает зубы и идет, идет.

Самочувствие улучшалось медленно, врач, видя, как больной тяготится своим положением, разрешил кратковременные свидания.

Побывал у него Владыкин. Ни о чем не рассказывал, только улыбался, сидя на краешке кровати. Спохватился, стал доставать из портфеля апельсины, домашние блинчики, положил на тумбочку пузатый флакончик. «Чудодейственное средство, — заговорщицки шепнул Владыкин, — ундевит. Универсально действующий витамин».

Дорохин до мелочей изучил палату. Чуть заметная трещинка в раме, царапина на стекле, а за окном снежинки, живые, синие.

Увезли на операцию соседа. «Что сохранится о нем в памяти? А обо мне? Как это писал Жан Жорес: «Мы хотим сохранить от наших предшественников не пепел, а огонь». Да, огонь, а не пепел…

Много раз приходилось Дорохину говорить о величии труда металлургов, порой слова были гладкие, не выстраданные. А сейчас он как бы со стороны увидел себя и свой Старососненский — многотысячную коммуну людей, умных, терпеливых, жадных до дела, и людей перекати-поле, хапуг и просто работяг, для которых и металлургический ничего не значит, абы гроши платили. Все эти разные люди делали горячую работу и в целом делали хорошо. А он? Так ли единодушны будут люди, вспоминая его? Мысленно усмехнулся: «Подвожу черту под жизнью, что ли?» Вобрал ли он в себя людские боли, понял ли каждого, с кем был близок?

Дорохин закрыл глаза. Долго лежал, стараясь собрать воедино обрывки воспоминаний. Почему Винюков и Будько столь категорически настроились против Радина? Ведь если вдуматься, то явление Радина — сама сегодняшняя жизнь. Радин по молодости наломал немало дров и еще, пожалуй, наломает. Вместе с тем с его приходом заколобродило в цехе. И дело не только в размахе. Дело в широте, смелости натуры. Людей подкупает сама фигура Радина. Он спешит действовать, берется за эксперименты, тратит силы безрассудно. Видимо, так устроен: чем больше тратит, тем быстрее восстанавливает их. В любой момент в нем могут засветиться какие-то новые черты. Поди ж ты, Владыкин быстрей разобрался в Радине, чем все. И Бруно тоже…

Снова вошла сестра.

— К вам опять этот, — сестра надула щеки и руками сделала кругообразное движение над животом, — пустить?

— Будько, — догадался Дорохин, — пусть войдет.

Сестра кивнула, на ходу поправляя скатерть.

— Он большой начальник?

— Очень большой!

— Я так и подумала, — всерьез приняла его слова сестра и, как-то сразу подобравшись, выскользнула из палаты.

Будько приходил в больницу второй раз. Раскрасневшийся от мороза и быстрой ходьбы, поздоровался, сел, пожалуй, чересчур осторожно на кровать и, взглянув на бескровное лицо Дорохина, почувствовал неловкость.

— Ну-с, докладывай, симулянт, — фальшиво-бодрым тоном заговорил Будько, — раскусил твой маневр. Перед парткомом — и в больницу. А придешь на готовенькое… Шучу, шучу…

— Тебя сестра за большого начальника приняла, — улыбнулся Дорохин.

— Не дай бог!

Дорохин стал рассказывать про больницу, но Будько не слышал. Последняя фраза, сказанная Дорохиным вскользь, больно ударила его.

— Ну, что молчишь, преподобный Тихон? Информируй. По глазам вижу: мучает тебя тревога.

— А поможешь?

— Я сейчас в самой силе, — невесело улыбнулся Дорохин.

— Коля, — тихо начал Будько, — мы с тобой друзьями были?

— Были.

— И остались. Навечно. Понимаешь… Поезд нагл сошел с рельсов. Да-да. Человек спокойно ехал в мягком вагоне, пользовался благами цивилизации, неожиданно появился чудак, подложил динамит и… треск, удар, пустота.

— Ты обо мне?

— О себе.

— Не сгущай краски.

— Утешаешь…