Восьмой день недели

В детстве, начитавшись рассказов о ловцах жемчуга, придумали поселковые парни забаву: в светлую матырскую воду бросали десятикопеечную монету и по очереди ныряли за ней. Однажды монета, за которой нырял Семен, угодила в потайной ключ. Он вытянул руки — пустота. Монета исчезла. Почувствовал, как заложило уши, перевернулся и сквозь зеленую толщу воды увидел яркую полоску света. Такой же яркий, слепящий свет струился из ковша чугуновоза.

— На кране! — услышал Заварзин голос мастера. — Чугун сливать!

Стальные стропы крана, защелкнув ковш, стали медленно поднимать его к горловине конвертора. Потом ковш наклонился, и на лом потекла желтая змейка, мгновенно превратившаяся в сверкающую радугу. Заварзин посмотрел вниз и… подобное бывало разве во сне: срываешься и летишь в бездонную пустоту. Ушел из-под ног пол, неведомая сила прижала его к стальной переборке. Заварзин отодвинулся от стены и замер. Внизу — разверзшийся кратер вулкана, полыхающий пламенем.

«Что случилось?» — ужаснулся Заварзин, не понимая, как это могло произойти.

И вдруг распахнулась кабина крана, стремглав выскочил молодой крановщик и с криком помчался по узким металлическим переходам.

— Стой! — кинулся за ним Заварзин. — Стой, гад! Кран бросил! — И, не раздумывая, побежал по мостику к кабине. Из наклонного ковша хлестал жидкий чугун, заливая шпалы, площадку.

— Внимание! Внимание! — услышал Заварзин. — Немедленно покиньте кабину крана! — Гулко выдохнул горячий воздух. — На кране! Вы слышите меня?.. Приказываю…

— Подожди ты! — шептал Заварзин, хватаясь за ручки управления.

Он не знал, что им снизу хорошо было видно: металлическая обшивка крана обволакивается синим пламенем. Думал, дело в распахнутой двери, дотянулся, обжег руку, захлопнул себя в огненном кольце. Снова потянулся к рычагам, показалось — ослеп. Перед глазами вязкая пелена, синие, фиолетовые, красные кривые, сквозь них трудно разглядеть приборную доску. На ощупь нашел рычаг, потянул на себя. Кажется, механизм сработал. Ковш на кране качнулся и выпрямился. Заварзин понял: чугун больше не льется на площадку, словно на вытянутой руке, висит над цехом. Теперь уходить… Быстрей, быстрей. Он встал, и вдруг сквозь путаницу мыслей пробилась одна: нужно отогнать кран. Не сел, упал в кресло. Рука наткнулась на фляжку, винтовая пробка поддалась с трудом. Руки непослушные, чужие. Вода во фляге противная, теплая. Сделал глоток. Остатки плеснул на лицо. И вдруг понял: конец! Опалится кабина, кран рухнет на землю, завалит ковш с жидким чугуном. Десятки тонн металла разметут конверторный пролет. Почему-то даже не успел испугаться. Наверное, просто на миг потерял сознание. Мелькнуло чье-то знакомое лицо, река. Сколько в ней воды, прохладной и свежей. Заварзин задыхался. Жар шел снизу. Казалось, он видит его: желтые клубки катятся один за другим, натыкаясь на него. Что-то кричал динамик, слов было не разобрать. «Отогнать кран! Отогнать кран!» — стучало в голове.

Заварзин не видел пульта управления. Все плыло перед глазами. Хватался за горячие ручки, искал одну — переключатель скорости. А клубки огня рядом, лижут стены. Вспыхнула ветошь, огонь перекинулся на куртку.

Люди оцепенели, кран, объятый пламенем, скользил по рельсам в дальний конец цеха, прямо к тормозным ограничителям…

* * *

Номер главного врача был занят, и Радин стал мысленно прослеживать весь ход той злосчастной плавки. Видимо, предварительный вывод комиссии верен: в металлический лом случайно попал запаянный сосуд, в котором находилась какая-то жидкость.

По дороге в больницу Радин с лихорадочной поспешностью стал доказывать себе, что ничего необычного не произошло. Аварии были до него, будут и после. А Заварзин — молодец. Можно сказать, герой.

— Анатолий Тимофеевич! — К Радину подходил Владыкин. — Врач сказал: через пару недель выпишут.

Возле дверей хирургического отделения остановились. Владыкин передал Радину сетку.

— Меня не пускают. Скажите, ребята ждут. — Владыкин постоял, подумал, изрек философски: — Жизнь, и правда, — загадка. Хорошие дает подзатыльника…

Радин всегда неуютно чувствовал себя в больнице. Может быть, потому, что сам никогда не болел. А сейчас он особенно остро почувствовал свою вину. Из груды бинтов на него глядели погрустневшие заварзинские глаза.

— Как дела, Сеня? Больно?

— Не.

Радин положил руку поверх одеяла. Представил на миг: выполни Заварзин его команду, покинь кран, надолго бы вышел из строя кислородно-конверторный. Да и теперь десятки сварщиков круглые сутки режут на куски застывший металл.

— Ты молодчага! Не испугался.

Только сейчас в глазах Заварзина мелькнула тень. Возможно, перед мысленным взором предстала наполненная жаром кабина крана.

— Побёг тот, — Заварзин помолчал, собираясь с силами, — жлоб.

— Понимаю. — Радин поправил одеяло. — Ребята гостинцы прислали. Мед, лимоны. — Радин начал поспешно выкладывать из сетки продукты, заметил, как повлажнели глаза Заварзина. — Ты не стесняйся, что нужно, скажи… Да, тут тебе благодарность в приказе, а от меня… — Радин развернул целлофан и поставил на тумбочку портрет Заварзина.