Восьмой день недели

Дербенев пришел на смену в плохом настроении. Не радовали блестящие после дождя молодые осинки, высаженные его бригадой. Постоял немного возле потемневших от воды стволов, пошел к цеху, не обращая внимания на розовые от окалины лужи. Тяжело поднимался по железной лестнице, за последнее время ловил себя на мысли, что вроде ступенек становится больше и больше. Остановился у стены дистрибуторной, рукавом куртки стер написанное мелом непонятное слово «Дангара», пальму и волнистые полосы — море. Сколько раз стирал — «Дангара» появлялась снова. «Латыш куролесит», — с неприязнью подумал Дербенев.

Все вокруг привычно и знакомо: три конвертора, тройной светофор, восемь ферросплавных печей, из которых бьет ярко-синее пламя, восемь прямых, как стрела, улиц цеха. По ним двигаются лотки, сталевозы, ковши с чугуном и сталью. Сколько лет, вдыхая знакомый запах, приободрялся, становился подтянутым, деловитым, а сегодня все наоборот. Мысли путались, в голову лезла всякая чепуха, а главное засело камнем в груди и давило, давило. Вчера не застал Надежды дома. Позвонил Владыкиным. Трубку сняла Анна Владимировна и на вопрос Дербенева тяжело вздохнула. «Ты знаешь, где она?» — чуть слышно спросил Дербенев, уже предчувствуя неприятность. «Уехала!» — «Куда?» Анна Владимировна повесила трубку. Надежда появилась около девяти часов, молча разделась и, не глядя на отца, легла спать.

— Надежда! — глухо позвал он.

— Да, — она не спала, словно ждала, что отец позовет.

— Ты была с ним?

Надежда не ответила. Дербенев вскочил, хотел сорвать с нее одеяло, ударить. Второй раз в жизни. Не сорвал, не ударил. Опустил руку.

— А, делай, что знаешь… — сплюнул Дербенев и ушел.

…Проследив за подходом ковшей, Дербенев поднялся в дистрибуторную. Машинист в распахнутой куртке привычно бросал пальцы на кнопки и клавиши. Отблески пламени играли на обзорном стекле.

Дербенев толкнул в плечо машиниста, кивнул на приборы.

— Ворон считаешь? Видишь, шлак густоват!

— Понял!

— Ни черта вы не поймете! Пока стоишь над душой — понимаете, отойдешь… — Дербенев снова спустился к печи. Дернул за куртку Зайцева:

— Углерод?

— Порядок.

— У тебя всегда порядок! — буркнул зло. — Разуй глаза, давление падает…

Прошел к ребятам. Закончив убирать шлак из-под конвертора, они стояли кучкой, облокотившись на лопаты. Дербенев заглянул в окно печи. Там, где только что высились бесформенные груды металлического лома, напоминающие дальние пики гор, образовалось озеро. Горы таяли на глазах. Отошел от окна, обернулся к ребятам, долго протирал синие очки суконной тряпочкой, прислушиваясь к разговору.

— Нет, наших хоккеистов индюшатиной перекормили, не бегают…

Подошел второй подручный:

— Стоите тут, а Костя такой транзистор отхватил, умрешь. Фирма «Соня»!

— Эй, Соня! Пробу пора брать! — гаркнул Дербенев.

Ребята кинулись врассыпную. Подручный схватился за «ложку» — трехметровую тонкую штангу для взятия проб металла, потащил волоком. Дербенев хотел крикнуть ему, но вдруг увидел начальника цеха. Тот был бледен, фуфайка нараспашку, каска в руке. Внутри у Дербенева что-то заворочалось — тяжелое, злобное. Отвернулся, не ответив на приветствие. Прослышал Дербенев, что начальник приказал сделать анализы чугуна, лома, сырых материалов, раскислителей для каждой бригады в отдельности. «Доказать желает, что «подкармливают» меня. Травит, одним словом. Напишу-ка я заявление в партком. Пусть с него стружку снимут». И эта неожиданно пришедшая мысль немного успокоила Дербенева.

31

Несмотря на всю серьезность момента, Радин едва не рассмеялся: специалисты отделов, словно студенты перед экзаменами, беспокойно толпились в коридоре перед дверью технического кабинета, слышались приглушенные разговоры, шуршание бумаг, некоторые заглядывали в дверь: скоро ли их вызовут?

Официально было объявлено, что сегодня специалисты проходят переаттестацию. Аттестация так аттестация, только вот зачем эти карточки? В них приходилось записывать проделанную работу, время, потраченное на нее. Знали все и о том, что их карточки передавались непосредственному начальству и начальство само проставляло время, необходимое для той или иной работы. И тут же всплывало пугающее слово «Пульсар». И хотя все знали, что идет эксперимент, задолго до сегодняшнего дня это слово было у всех на устах. Одних разбирало любопытство: как же оценят его работу? Другие заранее настраивали себя против эксперимента, считая затею ненужной тратой времени.

Радин вошел в технический кабинет, поздоровался с членами комиссии, которых уговорил принять участие в «пульсации», разложил по столу сводную таблицу с результатами работы специалистов. Радин видел, как волновались эти люди. Волновались, пожалуй, не меньше тех, кому предстояло услышать их мнение. И он понимал их. Многих связывала крепкая дружба, работали бок о бок, учились вместе.