Восьмой поверенный

— И ничего. Плачет, не мож поверить. Хотела прийти посмотреть на него, еле отговориль…

— Почему ты оставил ее одну?

— А щто мне делать? Она закрылась в своей комнате, рыдайт, всхлипывайт, а потом замолчала… Я отращиваю через диверь, ты в порядк, грит да, потом внизу постучались — брателло старого Барзи прищель и спращивайт, могу ль я помочь тебе выкопать могилу. И я пощель, сказаль ей, куда пойду и зачем, она грит иди и поддержи его от меня. И вот, я прищель и все сам один раскопаль. Йес, я и раньщ копаль, но то было не так глубоко, и быль песок, в пустыне — эт быстро. А тут — как каторга.

— Дай мне лопату.

Уже четверть часа они молча сидели у могилы Перины Квасиножич и пили пиво, которое Селим принес из Зоадруги, когда из гнетущих мыслей их вывел колокол святого Поллиона. Вскоре из-за угла церкви показался Зани с деревянным крестом, за ним гроб, который несли на плечах сразу восемь стариков, а вслед за гробом — старый Тонино в коляске, которую толкала перед собой Муона. За ее спиной растянулась колонна третичан, около сотни жителей, все в торжественной траурной одежде. Они шли медленно, слишком медленно: ритм им задавали восемь носильщиков гроба, которые шли так плотно друг другу, что могли передвигаться лишь небольшими шагами. Синиша и Селим поднялись, стряхнули грязь с брюк и рубашек, подошли к могиле и встали по разные стороны от ямы, в которую они несколько минут назад засыпали обратно немного земли после того, как лопата поверенного, проломив трухлявые доски, наполовину вошла в гроб покойной Аделины. Обогнав колонну, запыхавшись и прихрамывая, к ним подошел Берто Смеральдич, неся две толстые доски и три корабельных каната.

Хотя сами кладбища и привлекали Синишу, он ненавидел похороны. Причем не сам факт закапывания или сожжения чьего-либо тела, а ощущение слишком высокой концентрации лицемерия в воздухе. Священники говорят красивые слова о людях, которых они совершенно не знают, другие ораторы превозносят до небес покойника, которому еще вчера сами ставили палки в колеса, как, впрочем, и большинство собравшихся, могильщики равнодушно курят в стороне и, не имея ни капли пиетета, абсолютно открыто показывают, что не могут дождаться, когда вся эта церемония закончится. Почти никогда он не верил и в искренность обезумевших от боли женщин, которые пытаются броситься на спущенный в могилу гроб, — он был уверен, что это лишь ритуал, который они выучили еще девочками в своих родных селах.

Теперь же он вдруг почувствовал внутри себя абсолютную растерянность: именно он был в числе больше всего скорбящих об утрате, именно он чувствовал искреннюю потребность произнести речь над могилой покойного товарища и друга, именно он был одним из двух гробовщиков. При этом он знал Тонино очень поверхностно и очень недолго, свою речь он должен был подвергнуть жесткой самоцензуре, чтобы не проговориться о Зехре. А еще никогда в своей жизни он не раскапывал и не засыпал могилы, и…

Когда гроб, несмотря на помощь Синиши и Селима, с большим трудом поместили на доски, положенные поперек ямы, все стеснились вокруг могилы и стали молча смотреть на него. Молчание длилось несколько минут, пока поверенный не решился его нарушить. Он сделал шаг вперед и произнес:

— Дорогой Тонино…

— Ш-ш-ш-ш-ш-ш, — послышалось со всех сторон.

— Мы муолимся зоа нёго и зоа себя, — шепнул ему кто-то из-за спины.

Поверенный вернулся на свое место, а «Настоящий Синиша» внутри него довольно икнул. Прошло еще несколько минут, пока первая бабулька не подняла глаза на небо и, перекрестившись, произнесла: «Оаминь!» Из кармана фартука она достала бутылочку оливкового масла, откупорила ее и пролила тонкую струю вдоль всего гроба, потом вновь перекрестилась:

— Воа моасле ты крещон, воа моасло пуойди. Оаминь!

Как только она вернулась на свое место, из группы вышла другая, с бутылочкой молока:

— Воа молоке ты взруощен, воа молоко пуойди. Оаминь!

Третья пролила на гроб вино, четвертая воду, пятая насыпала щепотку соли, шестая немного муки — каждая произнесла аналогичную символическую фразу и обязательный «аминь». «Яко на небеси, тоак и на земле» пробормотали все в самом конце.

— Дорогой Тонино… — вновь начал свою речь Синиша, когда все взгляды устремились на него.