Воспоминания

В борьбу национальных мотивов вплетается романически эпизод между Баяном и сестрой Рюрика Амалией. - Он увлекает ее русскими мелодиями, а она отвечает с немецким акцентом на мотив "Augustin".

Эти звуки наполняют

Сердце мне Баян.

Твои песни причиняют

Mне большой изъян.

Рюрик застает сестру с певцом и разражается угрозами. "Слушайт, сестра Amalie: если я еше раз увижу вас с эти господин; also wenn ich dich noch einmal sehe mit diesem Kerle" - и потрясает кулаком в воздухе. Кончается оперетка дуэтом Амалии и Баяна на берегу Днепра. - Застигнутые врасплох погоней {134} Рюрика они, взявшись за руки, бросаются в воду. Рюрик, явившийся слишком поздно, кричит в отчаянии:

"Отныне я не шиловек, а правитель".

И уводит свою дружину гусиным шагом под звуки церемониального марша. Гостомысл, выступив на авансцену, произносит лаконическую фразу:

"Отныне сумнительному поведению кры-ы-шка."

На этом занавес падает.

Сколько было задумано и написано в этом роде: оперетка "Троянцы" с фугой героев в деревянном коне, оперетка "Камбасерес Стыдливый или рыцарь полупризрачного покрывала" (эти две исполнены не были), была пародия с куплетами на детскую пьесу "Симеон Злочестивцев". Была разыграна целая оперетка "Альфонсо двадцать пятое", где бездетная королевская чета заказывает наследника алхимику, и он "путем алхимическим" составляет им сына в реторте. Все это было остроумно, музыкально, изящно, а главное, необычайно весело и смешно.

Вспоминая дни нашей молодости, я с благодарностью думаю о том, какая богатая жизнь выпала на нашу долю. Сколько в ней было и интересного, увлекательного, с какими значительными людьми мы встречались, какие горизонты открывались в этих встречах. А рядом с этим - какой избыток бьющего ключом молодого веселья. По сравнению становится больно думать о наших детях, которым довелось жить в эпоху бурь, страданий и лишений. Как радостно мы жили и как они, бедные, теперь видят мало счастья в жизни.

Я не верю в гибель России, я убежден, что еще будут лучшие дни. Но когда они наступят? Нашему поколению не на что жаловаться. Что бы с нами ни случилось в будущем, раз есть у нас это прошлое, мы не были обездолены. Но чего бы я не отдал за то, чтобы хотя бы им, которые столько {135} натерпелись в молодости, дано было увидать и пережить то лучшее, на что я надеюсь.

Господи, спаси их и сохрани.

XIII. Военная служба.

Весною 1885 года я кончил курс университета кандидатом прав и тотчас же поступил в стоявший в Калуге Киевский Гренадерский полк для отбывания воинской повинности на правах вольноопределяющегося.

Собственно говоря, я мог этого и не делать, так как M. M. Ковалевский положительно обещал мне оставить меня при Университете, что освобождало от отбывания воинской повинности. Но мне хотелось быть самостоятельным по отношение к будущей университетской службе. - Мне рисовалась возможность когда-нибудь по долгу совести быть вынужденным подать в отставку из профессоров. Перспектива - отбывать воинскую повинность после этого в качестве рядового, быть может, в очень почтенном возрасте, мне не улыбалась, и я решился на всякий случай отбыть ее заранее. Это было в то время не трудно, так как от вольноопределяющихся первого разряда по образованию требовалось всего только три месяца службы во время лагерного сбора.

Выбор полка обусловливался давно созревшими симпатиями. - Вследствие долгого пребывания полка в Калуге, мы хорошо знали многих офицеров и в особенности полкового командира - полковника Александра Константиновича Маклакова. Последний - представитель исчезнувшего теперь, к сожалению, типа военного доброго старого времени, давно уговаривал меня поступить к нему: "идите ко мне, - не идите в артиллерию", - настаивал он, - "у меня будете солдатом, а в артиллерии - филармоном", слово "филармон" для него означало не то музыканта, не то штатского.- "Не беспокойтесь за Вашего сына", {136} говаривал он отцу: "я о нем позабочусь, - ведь я и сам отец".

Чудачества Александра Константиновича были хорошо известны мне, как и всем калужанам, но все таки при поступлении в полк он превзошел мои ожидания. Когда вольноопределяющихся, вступивших в полк, приводили к присяге в нашем полковом лагере, он разразился речью, которая относилась лишь в меньшей своей части ко всем присягавшим, а в большей своей части, - ко мне одному.

Выдвинувшись вперед, он начал подбоченившись. - Понимаете ли вы, что такое присяга? - Ты даешь вексель. Если ты по векселю не уплатишь, не исполнишь своего гражданского слова, тебя посадят в кутузку. Если же ты присягу, - слово Царю - данную перед святым Евангелием, нарушишь, что с тобой за это будет? Служить!!! - властно крикнул он и, помолчав на наше "рады стараться, Ваше Высокоблагородие", он продолжал, обращаясь уже ко мне одному:

- "Ты думаешь, что служба это все равно, как твоя гражданская профессорская книжка, которую ты сегодня открыл, а завтра закрыл да бросил. Нет, брат, служба не такая штука. - Ведь твои профессора между собою грызутся?." - Я молчал. - "Грызутся, грызутся?" грозно настаивал полковник.