Воспоминания

От этой скудости офицер обыкновенно искал забвения в водке. - Помню скатерть на небольшом столе. На ней нет ни одного живого места без сального пятна или красного следа наливки. На ней недопитые рюмки водки со следами сала от губ. И всякого вновь приходящего неумолимо заставляют пить "одну другую" - до восьми рюмок. Показать брезгливость перед сальной рюмкой значить смертельно обидеть. А вокруг стола сидят офицеры - красные, с усталыми, осовелыми глазами. Эго - компания людей, которые часов с двенадцати дня ежедневно пьяны. - "Смотрите на барона", указывают мне на усатого багрово-красного офицера. "Приезжает он раз в гостиницу, берет номер. У него требуют вида. А он вспылил - "пожалуйста без дерзости, я сегодня маковой росинки не пил, и вид у меня такой же, как у Вас".- Офицер этот со всегда заплетающимся языком кончил тем, что ослеп "от того, что ежедневно консомекал", как говорили его товарищи. И как мало нужно таким "завсегдатаям", чтобы опохмелиться. Две - три рюмки на вчерашний хмель, офицер уже готов. Ежедневное нервное возбуждение необходимо для этих людей, как способ забыть, что у них в жизни решительно ничего нет. Есть между ними такие, которые, думается мне, не вынесли бы жизни, если бы очнулись от хмеля. А разговор за столом - изо дня в день все те же всем надоевшие пьяные остротки и шутки, да профессиональные сплетни про военное начальство, либо военные анекдоты, двадцать раз слышанные, про то, как поручик срезал генерала. Генерал обратился к нему на ты, а тот ему в ответ: "скоро же мы с тобою на ты сошлись." Или анекдот о том, как {143} денщик нашел, что его офицер совсем похож на лева". - Да где ж ты видел лева? - спрашивает довольный офицер. "Да на иконе в церкви, - Христос на ем в Иерусалим едет". - Острота изо дня в день повторявшаяся заключалась в том, что офицеры рассказывали этот анекдот один об другом и при этом жирно смеялись. Некоторое разнообразие вносилось в полковую жизнь "торжественными случаями" - приездом начальства, полковым праздником или просто полковым обедом, какие устраивались иногда Маклаковым. Последний не упускал случая сказать речь, всегда исключительную по своему своеобразному военному стилю. - Помнится, полковой праздник совпал с освещением полковой церкви, выстроенной для Киевского полка городом Калугой в лагере. Был потом обед с корпусным командиром, головою и министром народного просвещения Деляновым. Маклаков "закатил" подобающую случаю речь. - Он сравнил полковую церковь с тою "походною церковью", которая сопровождала евреев во всех их странствиях. "Христос", сказал он, "подал нам пример военной дисциплины, он умер от того, что он повиновался, как и мы умирать должны от того, что мы должны повиноваться". Анекдотический Делянов, сидевший рядом, умилялся: "Мысли хорошие у полковника, мысли очень хорошие, но только можно было бы сказать покороче". Маклаков вообще любил смелые сравнения из Священного Писания: однажды, при открытии городского водопровода, он так мотивировал свой тост в честь городского головы: "легче было Моисею извлечь жезлом воду из скалы, чем нашему Ивану Кузьмичу извести деньги из карманов наших купцов на устройство водопровода". Таковы были верхи полковой жизни. Что же касается низов, то есть солдата, то в общем я сохранил о них весьма симпатическое впечатление. {144} В особенности меня поражала их бескорыстная услужливость. Бывало, мы отправлялись всею ротою купаться на Оку. Помню, как всякий солдат предлагал мне нести мой узел с бельем. Корысти, - видов на получение "на чай" тут несомненно не было. Когда я в первый раз вышел на стрельбу, махальные, узнав, что "их барин" стреляет, "намахали" мне две пули, между тем, как у меня не было ни одного попадания. Они были очень высокого мнения о моем общественном положении, и поэтому моя служба на равной ноге с ними очень льстила их самолюбию: "по штатскому в роде как полковник, а на царской службе - рядовой", так определяли они меня.

К этому присоединялось и наивное удивление перед моим образованием, и развитием. - "Вот это, барин, - винт хвоста" - говорил мне дядька, показывая сборку и разборку ружья, и тотчас переспрашивал: "какой это винт?" - Когда я повторял без осечки "винт хвоста" или еще более трудное выражение - "винт хвоста задержки", - он приходил в восторг. "Понял, сразу понял, восклицал он, иному некругу бьешься, объясняешь, а он в два месяца это не поймет". Когда меня стали обучать ходьбе и бегу под барабан, я, разумеется, сразу стал маршировать и бегать, не сбиваясь с такта, как бы не замедляли и ни ускоряли барабанный бой. - Это произвело впечатление чего-то гениального: унтер-офицеры со всей роты и с других рот удивленно глазели и восклицали: "Вот так так, - сразу понял, - иной солдат этого ни в жисть не поймет".