Воспоминания

Это был, конечно, исключительный случай; но вот случай - более обыденный. Служивший мне денщиком солдатик -в общем из плохих и жестокий пьяница, раз попался в каком то очень и тяжком проступке. "Что с гобою, Хомутов, - спросил я, заслышав его стоны и вздохи. - Ох, плохо, барин, совсем плохо. - Да что же плохо? - Барин, - ен за это обнаковенно морду ковыряет, а вот - не наковырял. - Ну так что же такое? - Ох, пло-охо, должно под суд отдать хочет."

Так мучился и стонал солдатик весь день; но к вечеру я застал его уже радостным. Спрашиваю; "что ж повеселел Хомутов? - Наковырял", - {140} отвечал он мне, и все лицо его вдруг озарилось блаженной улыбкой.

Позднее, уже в дни первой революции, я узнал из рассказов Петра Ивановича новые изумительный иллюстрации этого пристрастия к "суду скорому и милостивому". Вольноопределяющийся-еврей в его полку попался в революционной пропаганде. Дело грозило расстрелом, - Что же Вы, Петр Иванович, - спросил я, - неужели под суд отдали? - Зачем же губить, - с доброй и лукавой улыбкой отвечал Петр Иванович.-Ну так как же? - Массаж применил, - ответил он, и весь извнутри просиял.

Петр Иванович "не любил марать репутацию" солдатам. - У меня штрафной журнал - белый лист, - говаривал он, - начальство обижается, спрашивает: что же у Вас капитан, - святая рота, неужели никто никогда ни в чем не провинился! - Никак нет, - говорю, Ваше Превосходительство. - Ну, да генералы, небось, это понимают. Разумеется при темпераменте Петра Ивановича и при его вспыльчивости ему случалось превысить меру. "Фельдфе-е-бель," кричал он тогда зычным голосом. Фельдфебель вытягивался перед его палаткою. - На сколько дней Иванов просился в отпуск? - Так, что на два дня, Ваше Высокоблагородие! - А сколько раз я его в морду двинул? - Так, что три раза, Ваше Высокоблагородие. - Так отпустить его на три дня.

- "Господи, каб ен мине четыре раз двинул, на четыреб дни и отпустил, говорил обрадованный Иванов.

Не знаю, возможны ли еще теперь подобные нравы, но в мое время солдаты предпочитали Петра Ивановича всем прочим командирам. В соседней роте капитан никогда "не касался личностей", не сквернословил и стоял "на строго законной почве". {141} Его терпеть не могли: "пила" - говорили солдаты, - у его солдаты из наказаниев не выходят, - цельный день пилит. Замучил совсем. То ли дело Петра Иваныч, - артист, одно слово". Другие, бившие людей, были явно непопулярны, когда били не талантливо, жестоко, и при этом не обнаруживали сердечности в отношениях к людям.-"Что же это за капитан, говорили об одном таком, - в Страстной Пяток прощения попросит, в Великую Субботу приобщится, в Светлое Воскресение похристосуется, а в Светлый Понедельник опять в зубы даст." - Был и такой тип, которой не бил и не наказывал - добрый, но глупый человек, распустивший свою роту. Солдаты его не любили и просто на просто презирали.

Любили солдаты тех офицеров. которые горячо относились к своему делу и делали его по совести, не на показ. Чего, чего не прощалось тем, которые погрешали именно из этой горячности.

"Известно, военное дело, говорили солдаты, покричит да в морду даст, зато как он о солдатах заботится. Придешь на привал на маневрах -кому сухо спать, у кого сено или солома есть для солдата. Всегда у Петры Ивановича. Кто о больном позаботится? - всегда он, Петра Иванович. А что он шумит, так пускай его шумит". - Если полковая среда оставила во мне на всю жизнь доброе воспоминание, это обусловливается именно присутствием в ней таких горячих людей. Все военное дело всегда держалось и держится этими немногими, которые делают его с любовью. В общем не легка была жизнь этих людей. Русские армейские офицеры моего времени это были по преимуществу люди, обнесенные десертом в жизни. Трудно себе представить жизнь во всех отношениях более бедную, чем ихняя. Я знал в их числе людей многосемейных, которые были принуждены довольствоваться из солдатского котла, {142} потому что на иной обед у них не было средств. А о степени бессодержательности и бедности их жизни в духовном смысле может составить себе понятие лишь тот, кто наблюдал ее вблизи.