Воспоминания

- "Так точно, Ваше Высокоблагородие, бывает", промолвил я.

- "Ну, грызутся, загрызут и тебя, продолжал полковник. Выйдешь из университета, пойдешь в поход под ранцем. - Быть офицером."

Я не был готов к этой мысли - быть офицером и сконфуженно молчал. - А полковник начал уже в более мягком стиле увещание: - "Ты не должен смешиваться с солдатом. У тебя должно быть тело, мундир, пуговицы солдатские, а дума - офицерская, потому стремление твое {137} должно быть не там.-Служить, быть офицером", - громко рявкнул он.

Это было уже приказание; я пробормотал - "Слушаю, Ваше Высокоблагородие" и понял, что я теперь волею-неволею должен стать офицером. Маклаков так меня и понял: он говорил, что я "после присяги" обещал ему стать офицером. Я же чувствовал себя связанным, и это положило конец моим колебаниям: я окончательно решил готовиться к офицерскому экзамену.

Это было не так просто. Легких экзаменов позднейшей эпохи на прапорщики запаса в то время еще не было; надо было готовиться на подпоручика, что было много труднее. К тому же экзамен предстоял в сентябре, а поступил я в полк в начале июня. Надо было уместить в трехмесячный срок и строевые занятия, и приготовления: нужно было изучить к экзамену шесть наук и десять уставов.

Полковник, сердечно любивший свой полк, хотел приобрести в моем лице хорошего офицера. Поэтому за мной следили. Полковник сам иногда приходил по утрам в мою четвертую роту - смотреть, как и чем я занимаюсь. А дядька ефрейтор, найдя в моей палатке "Критику силы суждения" Канта, счел нужным прочесть мне наставление. "У Вас, барин, есть на столе посторонние книги. Вам нужно сейчас учить воинские уставы, а что там дальше, то до Вас не касается." И "Критика силы суждения" лежала без употребления - не в силу дядькиного наставления, а просто потому, что на нее не хватало сил и времени.

Меня усиленно обучали строю и "словесности"; и в один месяц я был уже настолько подготовлен, что стал в строй и не портил фронта моей роты. Помню, что это давалось мне ценою значительного, хотя и здорового утомления. Оно было мне даже приятно, как отдых от усиленной {138} умственной жизни. Даже приготовления к офицерскому экзамену шли сравнительно вяло в первые два месяца - тем более, что после утомительных занятий я иногда отправлялся пешком из отдаленного лагеря в калужский "Загородный сад", где жили мои, проводил вечер в игре в лаун-теннис и обязательно должен был возвращаться в лагерь на другой день в шесть часов утра. Я, однако, не жалел об утомлении и потере времени, так как знакомство с совершенно новым для меня полковым миром было для меня чрезвычайно интересным

Мой ротный командир - штабс-капитан П., недавно скончавшийся в генеральских чинах, был так же, как и полковник Маклаков, настоящим и хорошим военным человеком доброго старого времени. Начальство всегда считало его одним из лучших офицеров, потому что порядок в роте у него был образцовый, а солдаты души в нем не чаяли, во-первых, за большую заботливость и сердечность, а во-вторых - за патриархальные способы управления, в особенности же за художественную брань, в которой он был несравненным мастером. - "Xoроший капитан", - говорили они. - "Хучь ен морду и ковыряет, ну никто как ен не выругается." Брань Петра Ивановича всегда поддерживала веселое настроение в его команде свою несравненною меткостью. "Эй ты, Жестянный," - кричал он слабосильному солдату, носившему фамилию "Железный", - "что у тебя ружье из рук валится." И веселый шопот пробегал по роте: "жестянный, слышь, как сказал, - жестянный." Но наиболее художественные изобретения Петра Ивановича, делавшие почти невозможным удержаться от хохота, конечно, никогда не появятся в печати. О них трудно говорить даже в виде намека, тем более, что они всегда были новы и неожиданны. {139} А "ковырянье морды" прощалось Петру Ивановичу, во-первых, потому, что оно обыкновенно заменяло ответственность более тяжкую, чаще всего - отдачу под суд; во-вторых, солдаты ценили то, что он в этих случаях бил всегда плашмя, а не кулаком - без повреждения зубов и челюстей. Происходило это обыкновенно так: тяжко провинившийся призывался к капитану и ему сначала подносился текст закона, в котором мелькали страшные слова: "дисциплинарный батальон, арестантские роты" и т. п. Солдат бледнел и с трясущейся челюстью пытался валиться в ноги. - "Уу-у сук-ин ссын,- налетал на него капитан, видел, что тебе по закону; а вот тебе по благодати, - раз, два, три". И тремя звонкими оплеухами снималась с "преступника" всякая дальнейшая ответственность. Я собственными глазами видел подписку, данную молодым солдатом - дворянином, которого капитан таким способом "спас" от тяжкой уголовной кары. "Клянусь Всемогущим Богом в том, что никогда впредь не напьюсь пьян на службе; буде же сего клятвенного моего обещания не исполню, прошу капитана П. наказать меня розгами."