Воспоминания

Семит по происхождению, западник по образованию общему и музыкальному и русский по своим симпати[ям] и деятельности, Рубинштейн, твердый и прямой в жизни, терял под собою почву, когда настойчиво желал быть русским. “Кажется, я люблю Россию и служу ей, как только могу. Я — русский дворянин, детей своих воспитываю в России, но я не свой. Я это чувствую всегда и во всем”, — говорил он по поводу того, что, несмотря на свою преданность отечеству, несмотря на все свои успехи и отличия, он чувствовал, что его все — таки считают инородцем. Во всех этих чувствах и словах слышится неподдельная горечь, характеризующая отчасти тот оттенок пессимизма, который мы замечаем у Рубинштейна! на вершине его славы. Эти чувства свидетельствуют о некоторой слабости, которая кладет тень па него, как на великий характер. Еврейское происхождение Рубинштейна несомненно. Оно сказалось и в некоторых характерных чертах его творчества, и [в] той настойчивости, с какой он шел к намеченной цели, и в той поразительной неутомимости, которая дала ему возможности быть одновременно и плодовитым композитором и виртуозом, овладевшим всей музыкальной литературой, и крупным администратором, и педагогом, и писателем. Своему происхождению он обязан веками закаленной энергии, какая характеризует жизненный путь его. Он этого не понял, и в этом его ошибка.

[Отрывок № 4]

В противоположность другим ассимилированным еврейским композиторам А. Рубинштейн, с 4-летнего возраста оторванный от еврейской среды, сохранил на протяжении всей своей жизни какую — то особую привязанность к ерройск восточным напевам и библейским темам. Казалось бы, что именно ему надлежало бы надлежит подняться на высоту истинно национального [еврейского] творчества. Однако условия жизни и окружающая действительность помешали ему познать самого себя и выявить духовное наследие нации, к которой он принадлежал по крови.

Вместо того, чтобы поставить в центр своего творчества жившую в нем [близкую ему] восточную мелодическую стихию и подчинить ей, как основной духовно — музыкальной силе, все остальные элементы своего искусства — гармонию, ритмику, форму, вместо того, чтобы под знаком восточного — толоса еврейской мелодики поставить […][219] и достижения западноевропейского музыкального наследия и таким образом найти органический синтез национального духа и западноевропейской музыкальной культуры, как это сделали в области русской национальной музыки его современники — Глинка, Мусоргский, Бородин и др[угие]; Рубинштейн, всем воспитанием своим отлученный от своего народа, не только не взялся за разрешение [осуществление] этой задачи, но и отрицал необходимость и возможность осуществления [разрешения] ее. Основные элементы его тиор чес — тва, восточная мелодика и западноевропейская традиция, не слились в общий по[тек], но продолжали жить в его произволе ннях — самостоятельнон жнзныо.

Творческая деятельность Рубинштейна обнимает период в пятьдесят лет. Композитор написал около ста тридцати опусов, в которые входят симфонии, сонаты, квартеты, трио, масса пьес для пения и фортепиано, а также несколько онер и ораторий, или “духовных опер”, как называет их он сам. Почти во всех произведениях, и во всяком случае во многих из них, можно найти вдохновенные страницы, глубокие и музыкальные мысли, прекрасные мелодии; но лишь очень немногие из произведений Рубинштейна обладают законченностью, свидетельствующей о полном внутреннем единстве между композитором и стихией его искусства.