Воспоминания

Существенным недостатком рубинштейновского творчества является при этом его неразборчивая плодовитость, несомнсн но связанная с его “западничеством". Рядом с мыслями поразительной [красоты в его произведениях] попадаются страницы сравнительно бессодержательные, точно композитор избегал тонкой внимательной отделки своих сочинений. Возможно также, что в этих недостатках сказался [а/шшст] — исполнитель. То, что имеет такое важное значение при исполнении — порыв, минутное настроение, подъем чувства — словом, все, что дает жизнь музыкальной интерпретации и что в такой мере было присуще Рубинштейну, могло «вмешать ему в его твор честве. Зато в области исполнения Рубинштейн достигал своего апогея. Он в совершенстве владел тайною музыкальной интерпретации: с первых звуков умел он перенести слушателя в ту особенную атмосферу, которая составляет содержание исполняемого произведения, в то особенное настроение духа, которое называется поэтическим смыслом пьесы, и держать аудиторию под обаянием своей игры.

Если мы подвели бы итог художественно — артистической деятельности Рубинштейна, то мы были бы мы будем принуждены признать, что он являет собой пример артиста и художника в лучшем значении этого слова. Правдивый, прямой, горячо любящий искусство, которому он всю жизнь служил без компромиссов, Рубинштейн невольно напоминает Бетховена, на которого он походил и лицом, что дало повод Листу назвать его “Ван II” [Bern I был Бетховен]. Обаяние личности Рубинштейна, казалось, не имело границ. Сейчас еще — после 44 лет — я с особенным чувством вспоминаю ту зиму, когда я имел счастье находиться в постоянном [музыкальном] общении с Рубинштейном, приезжая для этого из Москвы в Петербург. Во время Наши свидания, [которые] происходили с глазу на глаз в его рабочей комнате у двух роялей, [во время которых] Рубинштейн раскрывал передо мною всю красоту Шопена и величие Бетховена, оставили неизгладимый след в моей душе.

В газетной статье[220] невозможно дать исчерпывающую характеристику жизни и творчества деятельности великого музыканта; не в этом заключалась моя задача. Я хотел лишь кратко коснуться некоторых сторон личности Рубинштейна и в особенности тех условий, которые, на мой взгляд, помешали ему раскрыть всю мощь своего дарования в области музыкального творчества. Трагедия Рубинштейна [как композитора] указывает нам пути, по которым должно идти музыкальное воспитание нашего народа

Глава 5. Л. Н. Толстой [фрагмент № 1]

Знакомство с Толстым было для меня событием чрезвычайной важности. Я могу смело сказать, что с раннего детства я жил под обаянием его книг. Детские рассказы его: “Кавказский пленник”, “Бог правду видит, да нескоро скажет” и др[угие] перечитывались много раз, а затем дальше: “Детство”, “Отрочество” и “Юность”, “Казаки”, “Война и мир”, “Анна Карени на” и др. составляли эпоху в жизни каждого из нас. И сейчас на 8‑м десятилетии жизни у меня со стола не сходит “Круг чтения” его, и часто — часто вспоминаю я этого исключительного человека. Лет пять тому назад — в 1934 г[оду] — в “Литературной газете” Москвы были напечатаны дневники Толстого, и в одном месте было сказано:

1893 г. 22 декабря.

“На днях был тут музыкант Шор [известный пианист Д. С. Шор][221]. Мы с ним говорили о музыке, и мне в первый раз уяснилось истинное значение искусства, даже драматического. Это будет первое из того, что я думал за это время”[222].