Воспоминания

Настал Великий пост. Церковь Академий художеств опять огласилась стройным пением учеников. Растрепанный, кудрявый Пименов потешал нас, девиц, пробегая на клирос с засученными, вымазанными глиной панталонами и часто по дороге ронял из кармана сырые яйца (которые он глотал во время пения для очищения голоса), и они, падая, разбивались о каменный пол. Начались церковные ходы. Пименов, как самый сильный, шествовал всегда с большим крестом, по бокам его большие два ученика, Логановский и Пахомов, выступали с хоругвями. Впереди шли со свечами певчие, несли образа… И вся эта духовная процессия с тихим пением «Святый Боже, Святый крепкий» извивалась между языческих богов по античным галереям… Очень это было чувствительно. Я всегда разливалась, плакала. Во время этих святых дней поста шалун-амур задел крылом немецкого барона Петра Карловича Клодта[179]. Вдруг вообразилось ему, что он так влюблен в Катеньку Глинку, что должен непременно на ней жениться. Скорый, проворный на все, он объяснился предварительно с матерью ее, Авдотьей Афанасьевной, и стал умолять ее ходатайствовать за него у Ивана Петровича.

— Я знаю, добрейшая Авдотья Афанасьевна, — сказал он, — что вы одни можете устроить счастие моей жизни. Если вы согласитесь на мою просьбу, то и почтеннейший Иван Петрович не откажет мне в руке Екатерины Ивановны…

Авдотья Афанасьевна с великим удивлением выслушала неожиданную просьбу молодого человека и, как всегда, откровенная и простая, ответила ему то, что ей подумалось в ту минуту:

— Опомнитесь, дорогой Петр Карлович! Что вы это очертя голову затеваете? Разве наша Катенька вам пара? Она у меня единственная дочка, балованная, нежная, ни к какой работе непривычная… А вы человек бедный, только маленьких солдатиков да лошадок и лепите… Так разве на эту мелочь вы можете прокормить и одеть жену вашу? Да могу ли я просить за вас Ивана Петровича, когда вперед знаю, что он меня с моею просьбою турнет и вам откажет наотрез… Нет, голубчик, барон, выкиньте из головы эту затею. Я ведь не со зла, а как мать, любя, вам говорю: ищите жену по себе, право, лучше будет… Поверьте, я обидеть вас не желаю, и будь моя дочь бедная, трудолюбивая девушка, как племянница моя У линька, например, да посватайтесь вы за нее, я бы вам слова поперек не сказала, а благословила бы вас, и конец!.. А отдать родное детище свое на верную нужду, простите меня, я не согласна и опять-таки должна повторить, что моя Катенька вам не пара.

Странное дело, что во время всех этих переговоров своих с бароном Клодтом Авдотья Афанасьевна упоминала только о том, что он не богатый человек, но ни разу не обмолвилась о том, что дочь ее сама по себе богатая женщина и могла бы быть очень хорошей помощницей в делах своему мужу если не трудами, то деньгами… В это время ведь Федор Петрович Крашенинников давно успел разобраться в бумагах покойного Глинки, и Авдотья Афанасьевна прекрасно знала, что ее дочери, кроме движимого имущества, от мужа осталось одними деньгами сто тысяч. Да, верно, знала и то, сколько Иван Петрович дал за Катенькой приданого, но об этом ни гугу… Да вряд ли знала это и Екатерина Ивановна, потому что родители по-прежнему ее поили, кормили, наряжали и на «булавки», как бывало в девушках, выдавали ей из своих рук небольшие деньги… Отчего состояние вдовы Глинки хранилось в таком секрете, это и понять трудно…

У Петра Карловича Клодта во время этого бесцеремонного отказа (как он сам рассказывал после) от злости даже дух захватило… Вся любовь его к вдовушке Глинке мигом, как чулок с ноги, снялась… Он унял свою горячку и холодно сказал:

— Так вы находите, Авдотья Афанасьевна, что дочь ваша мне не пара, а бедная девушка Ульяна Ивановна пара? И я с вами совершенно согласен, а потому снова прошу у вас руки, только не дочери вашей, а племянницы Ульяны Ивановны…

— Вы шутите, барон? Право, я не к тому это сказала, — сконфузившись, проговорила Авдотья Афанасьевна.

— Нисколько не шучу! Вы убедили меня в том, что бедная трудолюбивая девушка мне будет больше пара, чем дочь ректора, которая к нужде не привыкла… И я хочу жениться на Ульяне Ивановне именно для того, чтобы весь свет видел, как жена Петра Клодта будет ходить у него голодная и неодетая. Вы ведь за Ульяну Ивановну не боитесь, так отдайте мне ее.

Так курьезно произошло сватовство и состоялось примерное супружество Петра Карловича Клодта с бедной сиротой Ульяной Ивановной Спиридоновой, которые до последнего вздоха буквально боготворили друг друга. И Авдотья Афанасьевна впоследствии, увидав, как барон заваливает жену свою богатыми заграничными подарками, спохватилась, да поздно, и часто, призадумавшись, говаривала: