Воспоминания

Перед поездкой в Саратов позвонили из «Русского зарубежья» и Музея русского импрессионизма по одной цели – получить для готовящихся у них выставок Юрия Анненкова наш лучший из его автопортретов. Абсолютно похожий, 1919 года, с контррельефом. Согласились. Пришла и печальная новость из издательства «Пробел». Умер макетчик, пропали диски книги «Коллекционеры». В Саратов я уезжал больной, с тяжелыми предчувствиями.

Встретили меня, как всегда, со вниманием. Гостиница та же, «Словакия», номер двухкомнатный, удобный, с видом на Троицкий собор. День прошел в обсуждении музея «Символизм», редактировании письма к губернатору. После бесцельного посещения антикварных лавок к вечеру направились в г. Энгельс на выставку А. Кравченко, встретили знакомых, Е. И. Водоноса, удивительно знающего специалиста, особенно по саратовским мастерам. Разговор, чай и кое-что покрепче до позднего вечера. Работы Кравченко броские, хорошо экспонированные, для меня все же интереса не представляли. Живопись его представлялась мне эклектичной.

Вернисажу 30 августа в Балаково предшествовала тяжелая дорога в двести километров, было душно, знобило, я не выспался. Музей оказался симпатичным, в особняке стиля модерн, картины небольшие, но любовно развешанные. Все отзывалось уютом, особенно чудесно ухоженный садик при музее. На открытие собрались многие, не то что в Энгельсе. Речи содержательные, несколько длинноватые. Я выступил два раза, было тяжело стоять, и на второй раз не заметил, как съехал на пол, потеряв сознание. Сказались дорога, Крым, болезнь, бессонные ночи. Пришел в себя уже в садике, где сердобольные служители отпаивали меня чаем с коньяком. В Саратов мы возвратились в одиннадцатом часу ночи.

Весь следующий день до отъезда в Москву я провел в саду домика П. Кузнецова за беседой и чаем. Москва встретила духотой, раздраженными звонками Марины. Вечером привезли работы от Агафоновой с выставки П. Рябушинского. Фантастический «кровавый» закат предвещал осень. Так она для меня и началась второго сентября, тихая, теплая, с легкооблачным небом и драматическими дальнейшими событиями.

Мелочи дней накапливались, но следа не оставили. Тут и бездарный «Артсалон» в Гостином дворе (Москос-мос), выставка всех направлений в Академии художеств с безвкусицей «домашнего сюрреализма» на Малой Грузинской. Категорически отказался участвовать в передаче по Tb Архангельского о «фальшивках». Весьма осведомленный о «фальшивках», не считаю нужным обсуждать эту тему «для трепа». Жареного на TВ и так хватает.

Довольно любопытна была наша совместная с Мариной поездка к давнему приятелю Семену Хейфецу. Когда-то мы повздорили, долго не встречались, Марина настаивала восстановить отношения. За это время Семен собрал массу фарфоровых изделий, не столько «агитационных», сколь фигурки всех жанров и размеров от двадцатых до семидесятых годов. Похожая тема была и в коллекции Петра Авена, являясь незначительной ее частью. Из старшего поколения коллекционеров я знал только одного Смолянникова, кто среди Коровиных, Кустодиевых и Рерихов «приютил» сталинский фарфор, собирая его как примету времени. Я застал еще тот его отрезок, когда на сравнительно дорогие торты привязывалась бантом к крышке коробки фарфоровая безделушка, входящая в стоимость изделия. Об этом как-то остроумно писал Марк Твен, что эти мопсы, курители трубок и дебелые хозяюшки станут антиквариатом. Предвидел, остроумец. Среди брутальных картин «шестидесятников» эта пестрота смотрелась чужеродно. Зато принимали хозяева этого добра от всей души, гостеприимно.

Фарфоровым собачкам я предпочитаю мое живое «чудовище» Фаби, бурятско-монгольского волкодава с шерстью мамонта, цветом лисы, «султановым» хвостом и волчьей повадкой. Мы сдружились с ней, как с некогда умершей моей любимицей кавказской овчаркой Златой. Я как-то с детства был привязан к воронам, собакам, лошадям – видимо, сокольническое детство. Всего этого в конце сороковых годов было с избытком, почти в каждом дворе. Лошади не только возили по парку детвору, но хорошо помню запряженные ими повозки с бидонами молока, мешками с крупой или картошкой, канистрами с керосином. Вороны – любимый сюжет в рисунках Саврасова, Сурикова, Серова, Врубеля, многих русских художников. О собаках я и не говорю – все «десятки» Соколовых не обходились без них в своих картинах, а Перов, а Степанов, а Сомов, а тот же Серов. Словом, с Фабкой мы друзья, она и сторож, и лекарь, и товарищ по играм.