Читаем Воспоминания полностью

Время до моего приезда в Кореиз (рядом с Ялтой) я отдавал написанию этой книги, встречам с директором Тульского музея по поводу будущей выставки «шестидесятников», неудачным попыткам заполучить работу Д. Бурлюка 1908 года, только отнявшим время, уклонению от попытки галереи «Элизиум» навязать мне эскиз Судейкина. Двадцать пятого августа я улетел в Кореиз, всего на пять дней. Это была ошибка. Хотелось наладить отношения с Мариной, на отдыхе нам вместе всегда было хорошо. Я всегда осознавал свою неправоту перед женой, был под гнетом чувства вины, переживал минуты отчаяния и с этим грузом давно смирился. За все надо расплачиваться. Но не мог согласиться с ее особенно обострившимся в последнее время догматизмом, убежденностью в «верном» курсе власть имущих, осуждением моих критических взглядов на правящий режим. Ее крайняя привязанность, забота о детях в ущерб себе никогда не были мне понятны – выросли ведь, от сорока до пятидесяти им. Всегда недоумевал по поводу ее желания помочь тем, кто явно этого не заслуживал, и многократно ее подводил. Не разделял ее истовой религиозности. Для нее наши совместные пятьдесят два года жизни казались только временем разочарований и расстройств, я же никогда не забывал о минутах согласия, взаимопритя-жения, тем в минуты отчаяния подбадривая себя. Впрочем, теперь это уже вряд ли имело значение для Марины. Время лечит, но тех, кто хочет залечивать свои раны.

Симферополь, из которого я, прилетев, направлялся к морю, к Симеизу, не порадовал ничем, кроме аэропорта – новый, современный, сияющий. Город же был в унылых окраинах, со скученной, иногда убогой и неряшливой застройкой, явно провинциальной, встречались и заброшенные дома с перебитыми грязными стеклами. По дороге молодой и сначала неразговорчивый шофер потом рассказал о неустроенности быта, низких заработках, бегстве молодежи «на материк».

Марина уже ждала у отеля, похожего на поздний, но еще «ампирный» сталинский вариант дома отдыха с колоннами, десятью номерами и тщательно ухоженным закрытым парком с массой цветов, переходящим в общедоступный – стоило лишь карточкой отеля открыть калитку. А там уже росли диковинные деревья, некоторым насчитывалось по двести лет. Глядишь, и скульптура спряталась в кустах, и фонтан без воды.

Номер был большой, нелепо обставленный мебелью разных подражательных стилей – от итальянских удобных, но пошлых кроватей и пуфиков с бесчисленным количеством подушек до театральных кресел и тупорылых, хохляцкого завоза, тумбочек. Тут десятилетиями отдыхали советские чины не самого высокого состава, но любящие гульнуть «втихаря». Их сменили украинские чинуши. В коридорах как-то торчком красовались дешевые китайские вазы, копийные натюрморты «под голландцев», чудовищная современная живопись банно-прачечной тематики. Все искупали витринные окна и зефирно-взбитая постель, в которой можно было барахтаться, как в прибрежной теплой волне. Словом, комфорт. Все это называлось «Дачей Рахманинов».

Сразу же мы двинулись на пляж. Марина, как старожил, вела меня ей ведомой тропою через узколистные дубы, сирийские сосны Алеппо, пробковые заросли, под пиниями, мимо кустов, названия которых мы не различали, – к закрытому, тоже по карточке открывающемуся пляжу. Он был безлюден, мелкопесочен – такое я видал в Марокко, над узкой береговой полосой из гальки. Все, что полагается, – лежаки, матрасы, зонты, столики, сервис – к этому прилагалось. Для полноты картины добавьте двух бакланов, сидевших на прибрежных валунах и изредка лениво нырявших за рыбкой.

После купания и легкого отдыха – вот она, сладкая жизнь буржуазии – ужин на третьем этаже, на балконе с видом на море сквозь пальмы и закат – декорация Ла Скала. «Кухня» была не просто вкусной, но изысканной, с местной недешевой рыбой и «закусью обрыдлой» по Молоховцу. До ужина мы еще успели взять билеты на завтра для поездки в Херсонес – осмотр храма, раскопки, а также спектакль в античном театре. Все это намечалось к вечеру, после шести. Утром был балкон, приветливо машут пальмы, завтрак на выбор блюд, как во Флоренции или Венеции, но уж точно лучше парижского или лондонского.

Четыре часа пляжа, где незаметно «сгорел», купался мало – вход в море либо не очень удобный по гальке, либо по скользким поручням. Немного перекусив в обед – местная барабулька, уж точно лучше испанских сардин, салат, крупные маслины, да и не забыв про украинский борщ – все это стоило 1600 р. на двоих, облачились «по-вечернему». Вот зря, вода – плюс двадцать восемь, воздух – тридцать. Долго автобус всех собирал по Алупке, трясло неимоверно, асфальт давно разрушился.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 знаменитых отечественных художников
100 знаменитых отечественных художников

«Люди, о которых идет речь в этой книге, видели мир не так, как другие. И говорили о нем без слов – цветом, образом, колоритом, выражая с помощью этих средств изобразительного искусства свои мысли, чувства, ощущения и переживания.Искусство знаменитых мастеров чрезвычайно напряженно, сложно, нередко противоречиво, а порой и драматично, как и само время, в которое они творили. Ведь различные события в истории человечества – глобальные общественные катаклизмы, революции, перевороты, мировые войны – изменяли представления о мире и человеке в нем, вызывали переоценку нравственных позиций и эстетических ценностей. Все это не могло не отразиться на путях развития изобразительного искусства ибо, как тонко подметил поэт М. Волошин, "художники – глаза человечества".В творчестве мастеров прошедших эпох – от Средневековья и Возрождения до наших дней – чередовалось, сменяя друг друга, немало художественных направлений. И авторы книги, отбирая перечень знаменитых художников, стремились показать представителей различных направлений и течений в искусстве. Каждое из них имеет право на жизнь, являясь выражением творческого поиска, экспериментов в области формы, сюжета, цветового, композиционного и пространственного решения произведений искусства…»

Илья Яковлевич Вагман , Мария Щербак

Биографии и Мемуары
Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное