Воспоминания

Херсонес, то есть Корсунь, бухта, старая часть огорожена – туристическая, за деньги, от амфитеатра две трети, остальное заняла средневековая базилика. Когда был здесь в 1964 году, вспомнил античный храм, колонны, стилобат, аттик. Оказалось все не так. Четыре-шесть колонн, заимствованные у греков, ионические, апсида одна, часть торцовой стены на запоре. Вокруг же, как могильники, остовы зданий, в основном только фундаменты, чаши для засолки рыбы – колодцы. Вот был запашок, хотя, говорят, рыбный соус был удивительно вкусный и дорогой. Херсонесу около трех тысяч лет, еще тавры основали, до греков. Он же был и Тьмутараканью, концом света. Основали проигравшие выборы греки, сбежали от позора триста человек, колонизировали. Через три века их размножилось до десяти тысяч (в Париже – Лютеции – было две тысячи человек, правда ли?). Земли нет, камень вокруг, дробили, просеивали, добавляли костные останки рыб, засыпали в срубы – и земля становилась плодородной. Труд сродни евреям в Израиле, возродившим землю. Любопытна и история колокола, отлитого из захваченных у французов пушек, снова попавшего во Францию в 1867 году как трофей и подаренного Пуанкаре к трехсотлетию династии Романовых. И колокол и базилика красуются теперь на двухсотрублевой нашей купюре.

В театре уже были сумерки, вскоре и темно, ряды почти все заняты, сели на верхний – тепло от прожекторов. Играл местный театр имени Лавренева пьесу по Эзопу «Лиса и виноград». Играли «вовсю», ярко, с перебором. Античность, Эзоп, старательные актеры – но вроде все не всерьез.

На следующий день пошел дождь. Писал стихи до завтрака. Еле успели дожевать, как приехали сваты, родители Алеши, из Севастополя на своем «Мерседесе». Махнули вместе в Ливадию, дождь сгинул, жара «плыла». Первое, что увидели, входя в парк, – памятник Александру Третьему. Чем задело это меня, не пойму. Скорее, надписью об истинных союзниках России – «армии и флоте», – и вот пошел большой стих. Так я его и пополнял на протяжении всей экскурсии и гуляния по парку.

Кто не бывал в Ливадии, тот вряд ли поймет разношерстность как архитектуры, так и декорации интерьеров. Обстановка, мебель «от бидермайера» до умеренно модного «модерна», пошловатые коврики-гобелены, обстановочная мелочь – все свидетельствует о невзыскательном вкусе, но разумном стремлении к удобству и благополучию. Не надо забывать и разграбление дворца после 1917 года, когда ленинским декретом Ливадия превратилась в дворец отдыха крестьян. Чудил вождь. Не пощадили и немецкие оккупанты.

Зато та часть, которая отражала Ялтинскую конференцию в нем, была забавна. Фигуры Сталина, Черчилля, Рузвельта за столом, акты, документы, конференция по послевоенному устройству Европы. Прямо «мадам Тюссо», не хуже. Дворец был подготовлен для такого события всего за два месяца, а за этим и раздел Германии, Польши, война с Японией, образование Монголии, предпосылки создания соцлагеря.

Поездка в Ялту была чисто туристической. Набережная, скульптуры Пуговкина, Краснова – архитектора не только Ливадии, Чехова («Дама с собачкой») – присесть бы по жаре. Поели вкусно, долго, не дешево. Марина по возвращении умудрилась еще искупаться, я же свалился в номере от усталости.

Еще более занимательной была поездка на следующий день в Воронцовский дворец. Нас предупреждали о трудностях попасть туда, очередях, заказе заранее. Ничего подобного. Дворец легко посещаем, без очередей. Строгая «тюдоровская» архитектура – псевдоготика, но «со вкусом». Диабаз – в два раза прочнее гранита, местный. Родная сохранившаяся обстановка, говорят, благодаря тому, что Геринг хотел дворец сохранить за собой, а при отступлении немцы взорвать не успели. Роскошный огромный зимний сад, майолики, «михраб», живопись Рокотова, Снайдерса, Беллотто, Воробьева – империя, что ни говори, благоденствие. Но главное чудо составляет сад, его планировка. Двадцать лет шла стройка, посадки, прививки. Стоило это «пиршество глаз» восемь миллионов серебром, и чего в этом Эдеме только не было. Секвойя, сосна Монтесумы, дубы широко-узколистные, съедобные и несъедобные каштаны, алеппская сосна, ядовитый тис. Уф-ф. И пруды, прудики с лебедями. Доконали.

Последний день не очень складывался, поднялись на Ай-Петри по канатной дороге. Вид был панорамный, широкий, вспомнилась Сеута, Атлантика, взгрустнулось – видимо, этого уже не увижу. Назревало и раздражение, чудилось невнимание Марины, выскочила и простуда. В Москву я прилетел простуженный. Марина в этот день была в Симферополе, прилетела вечером следующего. Утром же этого дня я уже брал билет на Саратов, где открывался последний, четвертый, этап выставки «шестидесятников» в Балаково. Настроение было скомканное. Что-то окончательно застопорилось в наших отношениях, не так, как ранее, отстраненно стали быть вместе. Параллельно, каждый в себе.