Воспоминания агента британской секретной службы. Большая игра в революционной России

Вечером три дня спустя мы выехали из Териоки – последнего города в Финляндии – в Белоостров, где русские построили пограничную станцию на своей территории. Что бы ни утверждал господин Сазонов, известный российский государственный деятель и министр иностранных дел, Россия всегда оставалась Россией, а Финляндия – Финляндией, и они никогда не были единым целым на самом деле. Когда мы приехали в Белоостров, мне не приходило в голову, что меньше чем через год я снова буду пересекать российскую границу, но не на поезде по железнодорожному мосту, а пробираясь вброд в ледяной воде и вплавь преодолевая пограничную реку.

Около часа ночи мы прибыли в Петроград на Финляндский вокзал. Проявив свою обычную любезность, генерал Пул прислал одного из своих служащих сэра Виктора Уоррендера встретить меня и сообщить, что для меня зарезервирован номер в гостинице «Франция». Ничто не могло бы меня обрадовать больше, так как в былые времена я всегда останавливался в гостинице «Франция» и хорошо знал ее владельца.

Когда я ехал по тихим улицам Санкт-Петербурга – этого города немалых расстояний, мне не показалось, что он сильно изменился с тех времен, когда я видел его в последний раз. Спокойные воды Невы текли мимо знаменитых набережных из серо-розового гранита так же бесшумно, как и всегда. Шпиль Петропавловской крепости все так же сиял в лунном свете, пока кучер стягивал свою шапку и осенял себя крестом у каждого храма, который мы проезжали. Действительно ли произошла революция? – спрашивал я себя. Изменился ли Петроград в чем-то еще, кроме своего имени? Ночь была милосердна и скрывала многое от моих глаз. И лишь на следующий день я начал понимать, как сильно изменился не только Санкт-Петер бург, но и люди в России под давлением войны и разрушительной силы революции.

Не было особых перспектив полетов на русский фронт. Военные действия практически прекратились после злосчастного наступления Керенского в июле. Королевский летный корпус перебазировался в Москву в ожидании прибытия новых машин, и через пару дней я выехал, чтобы присоединиться к нему. Внешне Москва, казалось, была меньше затронута войной, чем Петроград. Она находилась в сотнях миль от фронта, и, если в ней все-таки были определенные ограничения, а хлеб и другие основные продукты питания можно было получить только по карточкам, в городе заметно отсутствовало то напряжение, которое царило в других европейских городах.

У меня не ушло много времени на то, чтобы разыскать своих старых друзей и начать получать удовольствие от жизни. В опере Шаляпин, Собинов и Нежданова выступали в один и тот же вечер, а когда были балетные спектакли, то Карсавина, Мордкин, Хесслер и другие известные танцоры Московской школы балета вселяли в меня ощущение, что я живу в прекрасном мире цвета и движений, а не в кровавой военной реальности Европы. Общество сильно оживляло присутствие некоторых молодых великих князей. Освобожденные от своих должностей не по своей вине, они должны были найти какой-то иной выход для своей энергии, и с некоторыми из них я проводил бурные ночи у цыган.

Однако вскоре я получил распоряжение посетить некое совещание в Могилеве. Именно в этом городе находились главнокомандующий и русский Генеральный штаб – в то время он назывался Ставка; этим же словом всегда называли и место расположения штаба русской армии.

Оказалось, что Могилев – это провинциальный город на реке Днепре, захудалое и грязное местечко, населенное в основном евреями и католиками, которые вечно конфликтовали друг с другом, а с момента прибытия сюда главнокомандующего город стал рассадником интриг.

Ситуация на фронте была критической. Российская армия как боевая машина медленно, но верно разваливалась. Во многом причинами этого были естественная усталость от войны, которой в то время была охвачена большая часть Европы, и колоссальные жертвы, принесенные русскими армиями в первые три года военных действий. Отчасти причиной были общая отсталость и экономическая ситуация в стране. Революция оказала катастрофическое действие на боевой дух армии, который затем был сокрушен исполненным благих намерений, но губительным Приказом № 1, изданным Временным правительством, – приказом, который фактически уничтожил всякую дисциплину в армии. Но то, что военные действия велись в легкомысленной и причудливой манере, было главным образом заслугой Керенского, с его наивной верой в то, что армейский дух можно воскресить напыщенными речами военного министра и его сторонников-идеалистов.

Я увидел Керенского и Савинкова в тот же день в Ставке; здесь встретились два великих человека – Керенский, тогдашний фактически диктатор в России, и Савинков, великий нигилист и военный министр в правительстве Керенского.