Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

Сказать, что медицинское обслуживание тюрьмы было на должной высоте, я не могу. На наш женский корпус было два врача: один по женским болезням, другой – зубной врач. Почувствовав себя скверно перед моим заболеванием, я пошла на прием к первому из них и просила разрешения получить из дома красное вино и право иметь в камере примус. Доктор, очевидно, видел, чем я заболеваю; знал он, что поместить меня в больницу не удастся, а также знал, что он завтра уезжает в отпуск, никем не замененный; он разрешил мне и вино, и примус. Были врачи в мужском корпусе, но корпус тот находился очень далеко от нашего. На следующий день мне принесли по его рецепту порошки танина для прекращения поноса и сказали, что была прописана и касторка, которую я должна была принять в первую очередь, и только после действия ее начать лечение танином. Касторки мне не принесли за неимением таковой. Хорошо, что я достаточно понимала в медицине, чтобы не принять порошки не прочистив желудка. За принесенное лекарство я поблагодарила и тайно ото всех выбросила танин. Так и проболела я и без доктора и без лекарств. Доктор-дантист не посмел предложить мне свои услуги после того, что женщины грубо заявили ему, что он может осматривать их только со стороны рта.

У меня высоко поднялась температура, и начался сильный кровавый понос: раз по 20 в сутки. Начальник тюрьмы зашел ко мне и сказал: «Вы не беспокойтесь, в случае чего мы имеем право вызвать вам доктора из города». Что он понимал под словами «в случае чего», я не знаю. Думаю, что в случае, если я начну «отходить». Но уход моих добрых соседок, прикладываемые ими бутылки с горячей водой, диета, которую мне посоветовала одна из них, а именно, сутки полного воздержания от какого бы ни было глотка пищи или питья, произвели свое действие. Я стала выздоравливать, особенно от чудесного старого вина, переданного мне от моего знакомого доктора, Льва Васильевича Сахарова. Благодаря той милой моей соседке, которая взяла на себя весь физический уход за мной и исполняла его очень аккуратно, я никого не заразила.

Так прошло лето. Я проделала опыт тюрьмы в то время, когда у нас был тот же режим, что и у уголовных; кроме того, это было время, когда уголовных старались всячески не только занимать работой и чтением, но и развлекать кинематографом.

Политических в кино не водили. Кино было устроено в мужской тюрьме. Когда нас вселили в здание гауптвахты, приспособленной для тюрьмы, то окна наши до половины были заложены строительным камнем, и уже при нас их снова открыли во всю их величину: мы могли любоваться зеленью соседнего с нами кладбища; наши камеры стали, конечно, совсем светлые. Разница между политическими и уголовными была внутреннего характера; они с нетерпением ждали срока своей отсидки, мы решительно не знали, что готовит нам наша будущая судьба. Ряды наши постепенно редели: выпускали из тюрьмы под расписку о невыезде, а затем ссылали в тот или другой уголок нашей необъятной родины.

Из разговоров с окружающими меня заключенными я узнала, что закон, дающий право не называть знакомых, существовал еще и в царской России, и коммунисты сохранили его. После этого я более или менее поняла, что послужило моему аресту:

Первое: я обратила на себя внимание властей во время общего приходского собрания.

Второе: давая уроки двум мальчикам, сыновьям одного из священников нашей церкви, и дочери псаломщика, я раза четыре в неделю входила в церковную ограду.

Третье: следователю надо было приписать приходу и настоятелю церкви какую-нибудь организацию. Он надеялся получить от меня имена, которые он мог выставить как принадлежащих к этой организации. Наткнувшись на мой отказ назвать знакомых, он промолчал, но тут же решил, что организация на самом деле существует и что я к ней принадлежу. Настоятель церкви, как я узнала потом, был арестован тоже и сослан.

Одна знакомая Екатерины Сергеевны Иловайской, бывшая в царское время сосланной в Сибирь и причислявшая себя к политкаторжанам, повидала по просьбе Екатерины Сергеевны моего следователя и захотела меня выгородить. Она спросила его: «Разве у вас есть какие-нибудь доказательства преступной деятельности заключенной?» Он ответил: «Наши доказательства невесомые».

Так или иначе, я просидела в тюрьме четыре с половиной месяца и была выпущена оттуда предпоследней из нашей группы политических.