Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

Вы, может быть, спросите меня, почему же была арестована Таня? Спустя некоторое время после ее ареста появилась в местной газете заметка. В ней говорилось, что была раскрыта противоправительственная организация, в ней были замешаны священник (отец Левшин), псаломщица (это была довольно старая больная женщина, когда-то бывшая опереточной певицей), купец (фамилии его не помню, тем более что до ареста и Таня не была с ним знакома) и, наконец, Татьяна Олсуфьева, поддерживающая связь с заграницей. У Тани во Франции была сестра, с которой она и была в переписке. Все четыре были арестованы и сосланы. Таня и псаломщица – в один и тот же город Шадринск в Сибири. Они поселились вместе, и бедная старушка псаломщица, страдавшая внутренним раком, о котором и не знала, умерла на руках у доброй Тани. Пожалуй, это было для ее счастья: в Уральске она была очень одинока. Конечно, для нас, знавших и священника, и псаломщицу, и Таню, было ясно, что это дело было сфабриковано. Такие сфабрикованные дела происходили тогда во всех концах России: сосланные священники и епископы никогда не ссылались как таковые, а всегда как контрреволюционеры.

Невестка Тани, Соня, уже не была с ней в Уральске. Она уехала к своим родственникам в Москву. Таня, уезжая в Шадринск, предложила мне занять ее опустевшую квартиру и поселить с собой хорошо ей знакомую старушку, Екатерину Андреевну Рождественскую, чтобы мне не быть совсем одной. Это было весной.

Школьные занятия пришли к концу, а летних уроков – ни одного. Причиной тому была следующая (я сказала бы, очередная) перемена в декретах министерства народного просвещения: в высшие школы стали принимать и не по экзамену, и даже не по отметкам средней школы, а по происхождению, то есть детей рабочих и крестьян, закрыв доступ в них детям и духовенства, и бывшей знати, и даже просто детям интеллигенции.

Вот тогда-то я и пошла на биржу труда. Я метила на место одной счетоводки, которая, будучи таковой, вела при какой-то амбулатории очень несложный подсчет больных. Она хотела уехать из Уральска и просила меня ее заменить.

Как я уже рассказывала в начальных главах моих воспоминаний, я знала счетоводство как любительница, нигде счетоводкой не служила, никаких курсов счетоводства не проходила, никаких дипломов о знании счетоводства представить не могла. Но этого в такой глуши и не требовалось. Я записалась на биржу труда как счетоводка. На указанное мною место уезжавшей барышни биржа, однако, меня не направила, а предложила мне место в аптеке, куда требовался кассир-сигнорант. Объяснить мне значение слова «сигнорант» на бирже не могли. Я рискнула и, получив направление от биржи, пошла в аптеку наниматься. Там оказалось, что под сигнорантом понимается человек, знающий латинскую азбуку и могущий переписывать рецепты врачей. В аптеке я сказала, что это я делать могу. Прослужила я в аптеке год с чем-то.

Обратясь снова на биржу, я получила направление в магазин швейных машин, причем узнала там, что заведующий искал счетовода со знанием бухгалтера. Я испугалась было, но он просил меня попробовать свои силы и взял меня временно на две недели.

Раньше он был заведующим магазином, а теперь из Москвы его магазин был переименован в Депо. Раньше он без всякого счетоводства отчитывался перед «Депо» большого соседнего города, оповещая, сколько чего и за сколько продано, а тут на него возложили ежемесячно выводить «баланс» и отправлять в Москву. К счастью для меня, он был человек честный и аккуратный; все записи были в полном порядке; и я, тряхнув мозгами и вспомнив молодые годы и молочную ферму, благополучно к сроку свела баланс и послала в Москву. Меня приняли на постоянную работу на службе, но мне пришлось совмещать три должности: продавца, кассира и счетовода.

Я еще работала там, когда кончилась моя трехлетняя ссылка. Меня уже вызвали с целью освобождения в ГПУ, оставалось лишь оформить мое новое свободное состояние; как вдруг из центра пришел приказ, чуть ли не телеграфный: всех политических ссыльных задержать на неопределенное время. Мне рассказывали, что двух из них остановили уже ехавшими по железной дороге и вернули обратно.

Я говорила, что жилось в Уральске сравнительно сытно, но, по прошествии трех лет, условия жизни стали меняться. Жителей Казахстана, то есть жителей прилегающих к Уральску степей, поделили на богатых и бедных. Первых причислили к кулакам и раскулачили. А ведь это они снабжали нас мясом, маслом и хлебом. Стали и у жителей Уральска отбирать запасы муки. Так что мы с Таней приобретенный недавно пятипудовый мешок с мукой запрятали в сарай и скрыли среди дров. Началась борьба властей и со свободной рыбной ловлей. Появился и черный рынок и продажа из-под полы. Помню, как по утрам, за неимением хлеба, я заедала кофесуррогат куском сырой морковки.