Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

Таня жила уроками языков. Редактор газеты знал, что я живу со своей родственницей – ссыльной. Ей было тогда семьдесят с чем-то лет. В той местности людей старше семидесяти называли «излетками» (вышедшими из лет). Вдруг ранней весной редактор объявляет мне, что ему, как издателю газеты, неудобно иметь среди служащих родственницу ссыльной. Вскоре явилась приехавшая из другого города моя заместительница, молодая женщина, и я должна была уступить ей свое место. Раз как-то в поисках новой службы я зашла очень далеко и, возвращаясь домой, почувствовала в пути некоторую усталость. Кроме того, у меня сделались перебои в сердце. Я вспомнила, что отец мой умер от миокардита, и зашла к знакомой докторше, прося ее проверить мое сердце. Она нашла его в полном порядке и не могла определить причину перебоев. Однако на следующий день, вызванная ко мне Таней, она нашла меня в сильном жару, в полузабытьи и со всеми признаками сыпного тифа. Когда я услыхала диагноз «сыпняк», я только обрадовалась, что мне не придется решать вопроса о больнице, я знала, что больница обязательна, а решать что-либо я была не в силах. Почему-то мне не пришло в голову, что болезнь моя опасна (вероятно, для таких мыслей я была слишком слаба). Во время болезни я изредка приходила в себя. Видела, как снаружи у окна, находящегося рядом с изголовьем моей кровати, стояла навещавшая меня Таня. Видела временами палату, в которой лежала. Иногда видела подходившего ко мне доктора. Говорят, что когда меня привезли, доктор покачал головой и сказал окружающим: «Ничего из этой старухи не выйдет». И он же, когда я пришла в себя, говорил: «Я никогда не видел такой спокойной больной». Спокойной же он называл меня потому, что, будучи гомеопаткой, я никогда не просила у него лекарств, могущих облегчить мне те или иные болезненные или просто неприятные ощущения. Я знала, что тиф надо перетерпеть и что он сам со временем должен пройти. Так он и прошел. Интересен был момент, когда я как-то внезапно пришла в себя. До этой минуты, хотя я и замечала то, что происходит вокруг меня, но все же я была в каком-то тумане, в каком-то полусне. Я знала, что я больна, что я в больнице, но себя как таковую я не ощущала. И вдруг, очнувшись, я подумала: «А кто же это я? Та ли это я, которая раньше жила на свете? Та прежняя?» И чтобы ответить окончательно на этот вопрос, я сунула палец в рот и пересчитала, сколько у меня не хватает зубов. Оказалось, что я – та самая я. В эту минуту не было у меня ни доктора, ни Тани за окном. Я долго смирно лежала и, шевеля оживающими мозгами, понемногу стала вспоминать свое недавнее прошлое. Физические силы возвращались гораздо медленнее умственных, и не так уже скоро я была в состоянии встать на ноги. Наконец меня выписали из больницы. До дому было совсем близко. За мной пришла наша старушка-хозяйка, она несла мои кое-какие вещи, а я шла самостоятельно. Однако когда я ступила ногой на дощатую площадку перед дверью дома, мои мускулы не были в силах приподнять вес моего похудевшего тела даже на эти два дюйма высоты над уровнем земли, и мне пришлось помочь себе, ухватившись руками за ручку двери. Так как это было начало лета, то я еще долго лежала в саду целыми днями на вытащенном в сад матрасе. Именно тем, что после всех моих серьезных заболеваний я имела возможность пользоваться полным отдыхом, я и объясняю то, что ни стрептококковая ангина, ни дифтерит, ни даже сыпняк не оставили следов на моем сердце и что оно до моих преклонных лет продолжает добросовестно обслуживать мой организм.

Когда я стала подумывать о новом заработке, редактор газеты пригласил меня снова занять временно место корректора. Навязанная ему молодая моя заместительница оказалась беременной и потребовала полагающийся ей временный отпуск перед родами и после них, конечно, с сохранением жалования. Таким образом, бедный заведующий сильно просчитался. О том, что я была родственницей ссыльной, он больше не вспоминал.

К концу лета я уже совершенно окрепла. Знаю это по тому, что весь состав служащих газеты был в какое-то воскресенье в конце августа мобилизован на помощь сельскому хозяйству: нас поставили вокруг молотилки, и мы весь день исполняли всякие работы, не исключая бросания снопов с зерном в жерло машины. Это считалось самым утомительным делом. Будучи всю мою жизнь спортивной и сильной, я, когда дошла моя очередь, от этой работы не отказалась. По окончании рабочего дня не все было вымолочено; заведующий работами предложил добровольно довести дело до конца; все согласились. Я сначала отошла в сторону, потом незаметно подошла к заведующему и сказала ему, что я устала н больше работать не буду. – «Кройте домой», – ответил он мне. До дому было верст пять, и я отмахала их пешком как ни в чем не бывало. Вот каковы были мои силы в мои шестьдесят лет! Было мне за что благодарить Бога.

Таня заканчивала в это время срок своей ссылки. Сестра ее Анна[77] уже выписывала ее к себе в Париж.