Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

Я знала, что моя служба была временная, и я стала готовиться к своему отъезду в Одессу. Пишу о своем решении Елене и Кате Иловайской и с нетерпением жду от них ответа. Долгое время спустя получаю письмо, но не от них, а от нашей общей знакомой, которая подробно пишет, что привести мое желание в исполнение – немыслимо, что управляющий любым домом в Одессе не имеет права прописать приехавшего из ссылки дольше, чем на две недели; что одна наша даже еврейская знакомая семья, находящаяся в ссылке, давно уже хлопочет о возвращении в Одессу и не может достигнуть желаемого; что Екатерина Сергеевна оттого и просила ее написать мне об этом, что у самой рука не поднималась отклонить мой приезд. Когда я прочла это письмо Тане, она спросила; «Что же ты в таком случае будешь делать?» Я ей ответила: «Поеду в Одессу». Я сообразила так: если я не могу оставаться в Одессе, я поселюсь на ближайшей железнодорожной станции; оттуда я всегда смогу навещать своих; я не буду закинута в какой-то далекий от Одессы город, я смогу и Елену со временем переселить к себе. Из моего опыта пребывания в Уральске и Шадринске и моего умения нахально браться за любой труд я верила, что нигде не пропаду.

Железные дороги были переполнены: очень трудно было доставать билеты. Кто-то посоветовал мне обратиться в рабоче-крестьянскую медицинскую комиссию и получить направление на лечение в Одесском курорте. Я так и сделала. Доктора по всей России были в то время люди прошлого. Они всегда рады были так или иначе помочь бывшим людям. В доме одного из докторов, заседавших в этой комиссии, Таня давала уроки детям и передала ему мое желание ехать в Одессу. К другому, глазному, я пошла сама и попросила его мне содействовать. Третьему вероятно эти два передали мою просьбу. Во время осмотра в присутствии представителей от рабочих и крестьян доктора меня выстукивали, выслушивали, а я стояла молча (рабочие и крестьяне хлопали ушами). Меня отпустили, предложив прийти в такой-то день и час, чтобы получить постановление комиссии. Я пришла. Мне пришлось ждать в соседней комнате, а там сидел в одиночестве секретарь комиссии, молодой человек очень болезненного вида. Я искренне пожалела его и заметила: «Это Вам надо ехать лечиться и отдыхать, а не мне». По свойственной мне общительности я разговорилась с ним; сказала ему, что стремлюсь в Одессу, чтобы остаться там жить, что не знаю, удастся ли мне это, что очень трудно достать железнодорожные билеты и т. д. Наконец ему выносят бумаги и он передает мне касающийся меня документ. Важный бланк. Перечисление болезней (полиартрит и неврастения и еще другие даже мне малопонятные болезни). Дальше постановление докторов: лечение грязевыми ваннами на Одесском Лермонтовском курорте, с подписями врачей и представителей рабочих, и учреждениям предлагается всемерно содействовать постановлению этой комиссии.

Тогда я обращаюсь к секретарю с просьбой дать мне добавочно что-нибудь для облегчения получения проездных билетов по железной дороге. Он поворачивает бумагу на левую сторону и пишет на ней: «Гражданка такая-то едет в Одессу на постоянное жительство для лечения». Ставит какую-то треугольную печать и подписывает: Печенкин. С этой бумагой я легко получила билет до Одессы. Тем временем и Таня с помощью Пешковой, жены писателя Горького, получила право ехать к сестре за границу. В России все возможно. Таня, сосланная дважды по двум различным обвинениям, получает законное право ехать во Францию, а я – по предписанию врачей рабоче-крестьянской комиссии – ехать в Одессу на постоянное жительство.

Выезжаю я раньше Тани и еду в Одессу через Москву. В Москве жили в это время наши одесские друзья, рожденные Стенбок-Фермор, одна замужем за профессором Прендель, другая – за доктором Тарасевичем. Еще до революции они были, что называется, очень передовыми женщинами. Они сумели ужиться с новой властью и не побоялись дать мне у себя приют на несколько дней во время моего проезда через Москву. Я посетила в Москве мою двоюродную сестру Машу, рожденную Зубову, а теперь жену старшего сына гр. Л. Н. Толстого, Сергея. У нее удалось мне повидать также моего двоюродного брата, Юрия Олсуфьева (См. примеч. 22.), работавшего в том музее, в который была обращена Троице-Сергиевская лавра. Побывала я и у двоюродной сестры Нади Раевской, дочери дяди Богдана Мейендорфа. Виделась с ее мужем и младшей из ее уже взрослых трех дочерей, со старшими двумя познакомиться не удалось.

Мой билет из Шадринска в Одессу имел какой-то срок, и я должна была ехать дальше.

Я забыла еще рассказать, что пока я служила в Шадринске в редакции газеты, по всей России была проделана паспортизация. Новая форма паспорта не имела рубрики, в которую можно было бы вставить, что я когдато была ссыльной. Таким образом, я приехала в Одессу с совершенно чистеньким паспортом, выданным мне в Шадринске.