Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

Семья, видимо, голодала: к концу зимы хлеба у них не было: они утром ставили на стол кипящий самовар, обваривали листья капусты и ели их. У молодой невестки был грудной ребенок. Мать была малокровная и болезненная. Она обратилась к даровому, как всюду там было, доктору. Он посоветовал ей отнять ребенка от груди. Конечно, сделать это она не могла. Я, как учительница, имела право на бутылку молока, а она, как кормящая, этого не имела. Мою бутылку я ей уступила. Также я подарила ей и те двадцать фунтов муки, которую получила в прибавку к жалованью. Но и мать и младенец продолжали иметь вид заморышей. Была у них, правда, кое-какая птица. Я заметила, что то одна курица, то другая околевала. Я спросила, не эпидемия ли это. Но мне ответили, что кур нечем кормить и они мрут от голода. «Отчего же вы их не режете и не едите?» Оказалось, что свекровь – хозяйка дома – куда-то уехала, а невестка не смела без нее зарезать курицу.

Во время зимних морозов посещаемость школы резко уменьшилась. Заведующий был в отчаянии: пропускали ученики школу из-за недостатка обуви, но показать эту причину, отписываясь перед начальником, он не решался и не знал, что ему придумать. Когда, не дожидаясь конца учебного года, вышло распоряжение прекратить преподавание немецкого языка, я была рада, что меня отпустили. Очень тяжелое чувство осталось у меня от этой полузимы, проведенной в деревне.

Вернувшись к Тане в Шадринск, я нашла место в редакции издававшейся там газеты, а именно заняла должность корректора газеты. Дело это было для меня совершенно новое, незнакомое. Служившая до меня корректорша очень хотела уехать из Шадринска, но не могла этого сделать не найдя себе заместителя.

Во время моего пребывания в СССР всякий служащий или рабочий, бросивший службу не найдя себе заместителя, считался «летуном», и никакое государственное учреждение не принимало его на работу, а частных предприятий к тому времени уже не было. Уйти с работы самовольно значило быть выкинутым за борт и умирать с голоду. Закона о прикреплении человека к работе не было, но фактически мы все были прикреплены. Бывшая корректорша и уговорила меня ее заменить и обучила меня своему ремеслу. Оно оказалось немудреное, и я согласилась.

Наняли мы с Таней две смежные комнаты в доме одной старушки, жившей там со своим тринадцатилетним внуком-сиротой, несчастным полуидиотом. Когда ему было четыре года, он заболел воспалением мозга и остался на всю жизнь с развитием четырехлетнего ребенка. Участок земли вокруг домика был довольно большой, и весной старушка выделила для Тани место под огород. Таня была любительницей садоводства и огородничества. Она сама обработала этот клочок земли и летом кормила меня и своей зеленью, и огурцами, дынями и столь любимыми мной помидорами.