Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

Так и оказалось. С наступлением революции училище должно было закрыться, и учащимся было предложено уехать по домам. Но у Любы нигде не было дома, и она обратилась к дяде с вопросом, как она должна поступать. Дядя знал, что мы живем еще в своем имении, и направил ее к нам. Это было его последнее попечение об этой сироте; на следующий год его не стало.

Итак, приехала к нам Любовь Аверкиева, по крестному отцу Богдановна[65], уже взрослой девушкой, здоровой, но такого маленького роста, что ее скорее можно было счесть за ребенка. Миловидное, симпатичное лицо, большие красивые глаза, но с какой-то страдальческой складкой на лбу.

Среди лета я попросила жену нашего садовника (она ведала молочным хозяйством) научить меня доить коров. Я сознательно готовилась ко всяким новым положениям в жизни. И не напрасно: мне пришлось потом, в 20 г., доить корову сестры Ольги во время ее болезни, а также выдаивать за десятый стакан корову одной горожанки.

Осенью крестьяне нашего села пришли к матери просить дать им «испола» всю пахотную землю. «Испола» значит, что арендующий платит не деньгами, а частью будущего урожая, зерном. Мать согласилась. Это упростило наше хозяйство. Вместе с землей им были даны во временное пользование и рабочие лошади (в этой местности земля легкая, и волов для пахоты не употребляют). У нас остался молодняк. В качестве доходной статьи были заливной луг, искусственно орошаемый огород в несколько десятин, издавна арендуемый болгарином, фруктовый сад, довольно большая пасека (ульев сорок) под присмотром опытного пчеловода и молочное хозяйство. Был, конечно, при доме небольшой огород, были свиньи, куры, индюшки, утки и гуси.

Несколько слов о брате Юрии и его семье

Я уже упоминала о том, что Юрий был призван на военную службу в самом начале войны. Вернулся он с фронта в 1917-м году и снова стал вкладывать всю свою душу в дела Уманского уездного земства. Дети его с Катрусей провели зиму (с 1916-го на 1917-й год) у нас в Одессе, а зиму с 1917-го на 1918-й год в городе Умани, уже с отцом и с Катрусей, куда переехали с Бабушкиного Хутора и я с матерью. У Юрия в Умани был свой очень поместительный дом, хотя и одноэтажный, окруженный садиком. Неизменным окружением Юриных трех девочек были Настенька и панна Людвига. У мальчика Николы был учитель-швейцарец, преподававший всем им французский язык. (Его фамилия была Warnery. Вскоре после того как мы все поступили в Добровольческую Армию, он тоже присоединился. Хотел быть со мной, но по ошибке попал к Кирасирам Ее Величества, где отличился и получил Георгиевский крест. Впоследствии он выступал свидетелем в Швейцарском суде, когда судили двух русских эмигрантов, застреливших советского дипломата. Комментарий Н. Н. Сомова).

Настенька (Анастасия Степановна Лашкевич)[66] была молоденькая, очень хорошенькая барышня-сирота, жившая раньше в Москве у кн. Долгоруковой, матери Юриной жены, Наленьки, и переехавшая к Юрию после смерти своей покровительницы. Она была для детей и учительницей, и воспитательницей, и подругой.

Панна Людвига была сестра недавно поступившего к Юрию управляющего (Рудольфа Карловича Гуль). Она была многим старше Настеньки и ведала всем домашним хозяйством. Была в дружбе и с Настенькой, и с детьми.

Ни Катруся, ни я не несли никаких забот по внутреннему, домашнему хозяйству. Пользуясь этим, Катруся часто уезжала в Киев, где у нее было много знакомых, и, увлекаясь политикой, надолго застревала там. (Киев был столицей Украины). Я же не раз ездила на Бабушкин Хутор по делам тамошнего хозяйства.

Небезынтересно отметить, что крестьяне по-прежнему относились к нам с уважением, а мы к ним с доверием. В один из моих приездов они пригласили меня к ним в село на сходку. Забыла теперь, о чем я там с ними разговаривала. Другой раз ко мне из села пришла делегация, человек двадцать; они спросили меня, как им быть с арендованной у нас землей. Я ответила им, что при ожидающихся всяких неизвестных переменах легко может случиться, что многие земли останутся необработанными, и это вызовет голод. Поэтому я их очень прошу спокойно пахать и сеять на нашей земле, чтобы ни на их душе, ни на моей не было голодных. «А с полученным зерном поступите так, как распорядится будущая власть». Мое спокойное отношение к этому вопросу успокоило их.

Летом 1918-го года Юрий с детьми и Катрусей переехали в Томашовку (имение Юрия), а я и мама вернулись на Бабушкин Хутор.