Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

Предок его, Самсон Караваев, русский боярин, во время Иоанна Грозного, бежал, подобно Курбскому, на Украину, тогдашнюю Польшу; там прославился, взявши какую-то крепость, Метелишки, и стал называться КоровайМетелицким. Со временем они ополячились. Старик Метелицкий, будучи очень молод во время польского восстания 1863 года, примкнул к восставшим и отсидел в крепости. Впоследствии, как он сам рассказывал сыну, он разочаровался в поляках: «В трудные минуты жизни, – говорил он, – мне помогли не поляки, а русские». Уже в преклонном возрасте он женился на русской (много моложе его). Потеряв имение, он не потерял своих дворянских прав. Благодаря этому и тому, что его дед дал деньги на постройку Киевского кадетского корпуса (времен Николая I), его сын, молодой Метелицкий, был принят в этот корпус на дворянский счет. Таким образом, он стал снова русским и считал себя таковым. В 1914-м году, уже окончивши корпус, Алексей Лонгинович попал на фронт в армию Самсонова и был взят в плен. В плену он сидел вместе с одним англичанином и использовал время, чтобы основательно научиться у него английскому языку. Благодаря тому, что родители его находились на Украине, он объявил немцам, что он «украинец», и его с другими украинцами отпустили из плена в первую очередь. Если бы не это, он был бы отпущен гораздо позже, был бы направлен не на юг, а на север, попал бы к большевикам и вряд ли уцелел. Поэтому он считал, что упорное стремление отца вернуться на родину спасло его от многого. Отец его, стремясь из Севастополя в Киевскую губернию, ничего этого, конечно, не знал. Бедная жена его, так же, как и все ее знакомые, считала его поступок безумием, но уломать старика ей не удалось, и она подчинилась. Когда все вышло к лучшему, она только могла сказать: «Пути Господни неисповедимы».

В начале этого же лета 1918-го года мои оба племянника Сомовы ушли добровольцами в Белую армию. Младший, Сергуша, окончил весной реальное училище, ему было 18 лет. Старший, Котик, был уже студентом. Они приехали на недельку, чтобы проститься с бабушкой и со мной и получить наше благословение. Нелегко мне было отпускать их. Я проводила их до Умани. Сергушка, увидев у меня слезы на глазах, спросил меня: «Отчего ты плачешь тетя Маня?» Я ничего не ответила ему. Я стояла на перроне вокзала, они на площадке вагона. Как сейчас помню длинную фигуру моего крестника и увозящий его от меня поезд.

Фото 65. Сергуша Сомов (1901—1919) в добровольческой армии, убит большевиками под Мариуполем

Сестра Ольга Куломзина, жительница севера (у ее мужа было имение в Костромской губернии), летом 1918-го года с мужем и пятью детьми была в Москве. Там она пережила длительный арест Яши (ее мужа), там же появились признаки недоедания, как городских жителей, так и окружающего Москву крестьянского населения; она решила уезжать. Надо было выбирать между двумя возможностями: бегством за границу или переездом к нам на Украину. Она выбрала последнее. Яша, после долгих колебаний, согласился. Приехала с ними и наша двоюродная сестра Теся, дочь дяди Богдаши. Через некоторое время после их приезда Теся получила телеграмму из Москвы о смерти своего отца. Ее брат Ника, находившийся в это время в Киеве, вызвал ее туда, чтобы вместе ехать в г. Новочеркасск к старшей сестре Ольге. Ольга только что потеряла своего мужа, Василия Орлова-Денисова (расстрелянного большевиками), и старшего сына Петра, умершего от тифа.

Хотя у нас было еще сравнительно спокойно, но Яша Куломзин все время испытывал страх. Чтобы быть менее заметным, он решил уходить на целые дни к нашему садовнику и под его руководством работать в саду в качестве простого рабочего. Узнав, что молодой Метелицкий хорошо знаком с английским языком, он сейчас же пригласил его преподавателем этого языка к своим двум старшим сыновьям. Я занималась с ними по математике и не могла не удивляться способностям их к этому предмету, особенно старшего из них, Никиты[67], у которого сейчас живу и который на очень хорошем счету среди американских инженеров.

Революция 1917-го года застала моего брата Льва с семьей в его имении Комаровцы Подольской губернии, где он только что построил большой помещичий дом. Он решил переехать в Киев. Там им пришлось пережить эпидемию дизентерии, от которой умерла старая няня и их десятимесячная девочка. Два мальчика и девочка остались живы. Досидели они в Киеве до артиллерийского обстрела. В их дом попало шесть снарядов. Чтобы укрыться от них, они ютились в большом темном коридоре. К тому же у старшего мальчика был дифтерит. Когда он поправился, в конце зимы 1917-го – 1918-го года, они приехали к нам в Умань, а оттуда весной, вместе с моей матерью и со мной, на Бабушкин Хутор. Лев часто уезжал, а семья оставалась с нами и переживала все дальнейшие наши тревоги.