Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

Получивши во время нашего наступления на Австрию австрийских военнопленных для сельскохозяйственных работ, он очень прилично обставил их и в смысле питания, и в смысле помещения. Заведующая нашим молочным хозяйством даже негодовала на него за то, что он так много требует молока, творога и масла для «своих» пленных.

Кроме управления Бабушкиным Хутором, на матери лежали заботы и о наших одесских дачах на берегу моря (летом находящиеся там домики сдавались внаем), и о даче на Каменном Острове под Петербургом.

Не могу не признаться, что впоследствии, когда мы были освобождены революцией от всякой собственности, я почувствовала большое, искреннее облегчение.

В начале войны одно большое французское торговое судно «Портюгаль» застряло в Черном море и стояло в Одесском порту. В 1915 году оно было переоборудовано для перевозки раненых с Турецкого фронта на Кавказ. Анна очень любила море, а особенно «наше Черное море», как мы с детства его называли. Плавать и нырять она умела как рыба. Она попросилась на «Портюгаль» и была назначена туда старшей сестрой.

Зиму 1915—1916 года мы провели в Одессе: мать моя с Катрусей и Юриными детьми на даче, а я с Надей и мальчиками Сомовыми в городе, на Пироговской улице. Анна со своим отрядом сестер жили уже на своем судне, готовые к отплытию и скучающие в своем бездействии. Анна организовала с ними шитье белья для армии и всячески развлекала их. Часто она в сопровождении нескольких сестер приезжала к нашим на дачу. Иногда, отпустив их по домам, и без них приезжала навещать нас. (А вечером, как я уже говорил, возвращалась со мной на дачном поезде в город. Когда я выходил на Пироговской улице, Татичка тянулась ко мне, чтобы я ее обнял, поцеловал на прощанье, но я по глупому гимназическому ложному стыду избегал этого. Потом только я понял, как ей было тоскливо покидать свою дорогую Мамá и всех нас, чтобы возвращаться на мрачный «Портюгаль», скоро ставший ее могилой. Комментарий Н. Н. Сомова). На Рождество она не была с нами на елке, так как устроила им елку на «Портюгале».

Называла она их своими дочками, и действительно в ее отношении к ним чувствовалось что-то материнское. За это время и они успели полюбить ее. Наконец «Портюгаль» вышел в море.

В начале 1916 года, я схватила где-то дифтерит. Благодаря быстро вспрыснутой сыворотке, я легко перенесла его; только долго пришлось мне быть изолированной в своей комнате. Ко мне была вхожа лишь добрая и всегда самоотверженная Еленочка. Никто от меня не заразился. В своем одиночестве я, с одной стороны, занималась кое-каким шитьем для бедных, а с другой – задумала пересмотреть мысленно и записать свое миросозерцание, вернее, нечто из него. Записки эти, к сожалению, у меня не сохранились (как, впрочем, и все, что мне принадлежало в то время). Когданибудь я примусь и за эту работу, а сейчас буду продолжать повествование о событиях в нашей семье.

30. Новое горе – гибель «Портюгаля»

Во все продолжение войны кроме утренних газет среди дня издавались добавочные листки. Мальчики-газетчики бегали по улицам и выкрикивали вкратце их содержание. Утром 16-го апреля, будучи вне дома, я услышала: «Гибель госпитального судна „Портюгаль“». Я тут же купила листок и прочла, что германская подводная мина потопила «Портюгаль», что на судне в этот момент раненых не было, что много погибших, среди них старшая сестра Мейендорф. Я бросилась домой, оттуда вместе с Надей Сомовой в Одесскую Касперовскую Общину. (Почти все сестры «Портюгаля» были из этой Общины). Там уже было получено официальное подтверждение этого факта. Тогда я и Сомовы поспешили на дачу, чтобы сколь возможно осторожнее сообщить это горе моей матери. Решили сказать ей лишь после дневного обеда. Она только что вернулась со своей утренней прогулки: ее почему-то в этот день потянуло к самому берегу моря.

Постепенно, отчасти из газет, а отчасти от спасшихся и вернувшихся в Одессу лиц, узнавали мы подробности этого преступного акта немецкого командования. К восьми часам утра 16-го марта «Портюгаль» стал на якорь на очень большой глубине, не дойдя до малоазийского берега. Необходимо было сделать какие-то починки на баржах, которые он вел на буксире. Эти баржи служили для перевозки раненых с берега на судно в тех портах, где глубоко сидящий большой пароход не мог подойти к берегу вплотную. Весь медицинский персонал стоял на палубе и любовался видневшимся берегом.