Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

Под впечатлением того испуга за жизнь матери, который я пережила в январе, я решила не покидать ее и, оставив и службу и зятя с его мальчиками, переехала с ней на зиму в Петербург. И не напрасно: осенью она там серьезно переболела воспалением легких. Мальчики Сомовы уже вышли из младенческого возраста: младшему было двенадцать с половиной лет, старшему пятнадцать. Я провела с ними более восьми лет. Грустно было мне оторваться от них, тем более что отец уже был болен прогрессивным параличом. Но с ними оставалась наша верная Еленочка (мальчики звали ее Дутя); благодаря ее письмам, я имела частые и подробные известия о них. В Одессе жили две сестры их отца: старшая, Екатерина Сергеевна Иловайская[64], бездетная вдова профессора Одесского университета, и незамужняя Надежда Сергеевна, имевшая на своем попечении троих детей своей больной сестры Маши, графини Стенбок-Фермор, находившейся в Германии, в психиатрической больнице, и считавшейся неизлечимой.

Соболезнования на смерть Наленьки в местной прессе

Фото 57. Наталья Николаевна Мейендорф, урожд. Долгорукова

28. Смерть Коли Сомова

Отец мальчиков, Коля Сомов, уже не служил. Два года подряд ездил он с сестрой Катей по разным курортам за границу. Конечно, ничто не помогало. Он скоро и сам, бедный, понял, что протянет не долго. Он стал с интересом заниматься своим имением «Ставрово», вблизи Одессы, бывшим до этого времени в аренде. Сестра Катя ему в этом помогала. Он взял управляющего, расширил дом, вырыл артезианский колодец, вокруг дома насадил сад. Младший сын его Сергушка увлекся посадкой фруктовых деревьев, ездил в соседнее с ними имение князя Гагарина («Окна»), привозил оттуда черенки для прививки различных пород яблок и вообще стал правой рукой отца. В то же время он трогательно ухаживал за ним. Видавшие его с отцом и с теткой на курортах высказывали ей свое удивление: одиннадцатилетний мальчик не отходил от отца, ожидая минуты, когда он мог быть ему полезен. Отец переходил от одного кресла к другому или уходил к себе, опираясь с одной стороны на палку, а с другой на плечо сына.

В середине лета 1913 года у больного Коли (они были в это время в «Ставрове») вдруг поднялась температура: оказалось, что из-за потери чувствительности тканей он не заметил появившегося у него ниже спины карбункула. Следствием этого явилось заражение крови. Катя Иловайская, жившая с ним, выписала сестру Надю и меня, и мы трое сменяли друг друга, дежуря день и ночь у его постели. Физический уход за ним был возложен на сельского фельдшера. Посещали его доктора, приезжавшие из Одессы. Вскоре заражение крови бросилось на мозг. Он потерял сознание, лишь изредка приходя в себя. В одну из светлых минут он попросил привести к нему детей и простился с ними. Иногда с ним делались припадки форменного безумия: судороги лица и дикие протяжные крики. Эти судороги становились все чаще и чаще, а крики были так сильны, что слышны были во всем доме. Я уговорила сестер отправить детей в Одессу, чтобы избавить их от тяжелого впечатления видеть отца в сумасшедшем бреду.

Фото 58. Письмо тете Мане от дочери Юрия Маруси

Это было за два дня до его смерти. Детей своих он больше уже не звал. Только раз, в те часы, когда я пошла отдыхать, дежурившая у него его сестра Надя пришла меня разбудить, говоря, что он настойчиво меня требует к себе. Я сейчас же подумала, что он хочет поговорить со мной о детях. Когда я вошла, он сразу узнал меня. «Маня, – сказал он мне, – я хотел тебе сказать… я хотел тебе сказать… поздно! язык испортился… раз, два, три, четыре…» – говорил он отрывисто, в сильном волнении (он досчитал уже до пятнадцати). Тогда я сказала: «Коля, не беспокойся о детях, я возьму детей». Он сразу успокоился. На следующий день он, не приходя больше в сознание, скончался.