Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

В Умани гроб был помещен в товарный вагон, а с Одесского вокзала, уже сопутствуемый одесскими друзьями, знакомыми и военной музыкой, был перевезен на кладбище Среднего Фонтана, в семи верстах от города. (Я помню эту нескончаемую процессию, начинавшуюся двумя конными жандармами по бокам дороги, хор, духовенство, катафалк и первой за ним дедушкина лошадь, вся покрытая черной попоной с отверстием для глаз. После этого только кареты с Бабушкой, родными и друзьями, потом взвод кавалерии, полурота пехоты и взвод артиллерии. Все движение на пересекающих дорогах, в том числе поезда, было остановлено. При опускании Дедушки в могилу пехота дала несколько залпов, а артиллерия стреляла из пушек. Комментарий Н. Н. Сомова). Кладбище это принадлежало тогда подворью женского Михаило-Архангельского монастыря[62], а место наше прилегало к месту кладбища князей Гагариных. Матери моей было тогда уже семьдесят лет. После горя потери старшей дочери ей пришлось теперь, с наступлением старости, хоронить спутника своей жизни. Сорок три года они прожили душа в душу. Перед ней была старость и то одиночество, которое не могло быть заполнено нами, любящими ее детьми. На короткое время она поехала к дочери Эльвете в деревню и присутствовала при рождении ее дочери Ольги, а потом уехала на Кавказ, в Кисловодск. С ней поехала дочь ее Анна и кухарочка Таня.

27. Смерть Наленьки

Недолго пришлось матери вести спокойный образ жизни. В январе месяце 1912 года я получаю, живя в Одессе, телеграмму: не посмотрев, откуда она послана, читаю: «Баронессе очень плохо, приезжайте, кто может». Подпись: «Аня». Мне приходит в голову, что сестра Анна ушла гулять в горы, что кухарочка Таня, которая была с ними, осталась с моей матерью, что что-то случилось с моей матерью, и Таня послала мне эту телеграмму. Что в подписи пропущена одна буква, меня не удивляет. В страшном волнении я хожу по комнате взад и вперед. Ведь так недавно я так же неожиданно потеряла отца. Я думала, что мать при смерти. Трудно передать мое волнение. Наконец, взяв себя в руки, я смотрю, в котором часу послана телеграмма, и только тут вижу, что она послана не из Кисловодска, а из Умани, где жил брат Юрий с семьей, что телеграмма касалась Наленьки.

Как потом оказалось, Наленька скончалась от эклампсии во время родов. Роды были преждевременные. Родила она мертвого ребенка, так и не приходя в сознание. Аня разослала всем родным такие телеграммы уже после ее смерти, чтобы подготовить нас к этому удару. Я сейчас же выехала к бедному Юрию. На следующий день приехали и мама с Анной с Кавказа, и Катруся из Киева. Юрий попросил Катрусю остаться в его семье, чтобы вести хозяйство и помогать ему в воспитании детей. Старшему Николе было тогда лет десять, младшей из трех девочек года два. Юрий, как я уже говорила, был в это время председателем земской управы Уманского уезда и жил в городе Умани в собственном доме. Наленька очень много занималась благотворительностью, вернее организацией всяких полезных учреждений (больниц, чайных, читален). Умерла она накануне устраиваемого ею благотворительного спектакля. Билеты уже были распроданы; но из уважения и любви к скончавшейся устроительнице спектакль не состоялся[63].

Похоронили ее около церкви села Томашовки. Впоследствии, несмотря на революцию, которая снесла и помещичий дом, и сад, и хозяйственные постройки, могила Наленьки оставалась долгое время в хорошем виде благодаря крестьянам, трогательно ухаживавшим за ней.

Моя мать уговорила Юрия взять отпуск и поехать со всей семьей в Кисловодск, куда и сама вернулась и пробыла там до весны с ними. На лето Юрий с семьей уехал в Томашовку, а мама поселилась со мной и Сомовыми на нашей приморской даче.